Час перед закатом

В старом городском парке вот уже более часа на берегу озера стоит высокий немолодой мужчина в тонком темном костюме. В это время в парке немноголюдно, солнце почти скрылось за высокими деревьями, на озере не осталось лодок с отдыхающими, прохладный ветер разогнал молодых мам с младенцами. Однако Джон Абруцци словно застыл на пологом берегу озера, не отрывая взгляда от старинного католического собора на другом берегу. Зрелище и вправду завораживало: остроконечные готические шпили собора тонкими иглами устремлялись в вечернее небо, каменный цветок на фасаде здания казался кружевным.

Итальянец прикрыл глаза и беззвучно прошептал начальные слова молитвы:
- …Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis…

В памяти Джона, как всегда при молитве, возникли смутные образы родителей и братьев, очертания их старого домика, полузабытые запахи и звуки его детства. Затем детские образы заменили лица его собственных детей, и лицо итальянца разгладилось, пальцы чуть тронули тонкую цепочку с крестиком…

Две студентки колледжа, вышедшие на вечернюю пробежку, с интересом оглядели высокого мужчину в дорогом стильном костюме, который не скрывал его широких плеч, сильных ног и рук. Пожалуй, и лицо его заслуживало особого внимания: высокий лоб, правильные, породистые черты, волевой подбородок. Что-то в нем притягивало и пугало одновременно...

А в памяти Джона в эту минуту всплыло лицо старого священника Паоло из Чикаго, к которому их семья обратилась, когда только обосновалась в Америке. В детстве этот человек стал для маленького Джона символом Веры, Совести, Любви к Богу.

- Ave Maria gratia plena... Ave, ave dominus, Dominus tecum... Я виноват, Padre. Я… я считал себя сильным и могущественным, я принимал решения, я убивал…

Голос итальянца дрогнул, стал почти неслышным, он словно четко увидел работников своего склада в Чикаго, при казни которых присутствовал. Он ясно помнил тот день, испуганные, отчаянные лица провинившихся, решительные лица своих подчиненных. В тот день он не мог показать своей слабости, не должен был дрогнуть перед своими людьми, он будто бы олицетворял собой жестокую справедливость. И до этого так же, словно выступая могущественным судьей, он не убивал сам, но отдавал приказы сделать это.

… Padre, я нарушал законы и причинял боль людям. Но я не хотел этого….

Стены и решетки Фокс Ривер. Лицо итальянца стало мрачнее, жестче. Чтобы выжить и выстоять в заточении, не потеряв авторитета и уважения к себе, Абруцци пришлось прослыть жестоким мафиози, не знающим предела в собственных злодеяниях. Джон невесело усмехнулся, вспомнив Скофилда. Что ж, они даже бежали из Фокс Ривер вместе после того случая с «производственной травмой» Майкла, и парень вроде не держит на него зла. Зато Бегвелл… По приказу Джона его люди убили кузена Ти-бега и его ребенка, вот за что итальянцу нет прощения. Рука Абруцци невольно потерла шею в том месте, где ее пересекал тонкий неровный шрам...

… Benedicta tu in mulieribus et benedictus. Et benetictus fructus ventris, ventris tuae, Jesus. Ave Maria... Но я понес наказание, Padre, и я искренне раскаиваюсь в смерти ребенка, я горько плачу об этом….

Итальянец вздохнул, открыл глаза, которые оказались серо-ледяными, холодными, и еще крепче сжал губы. Многое было пережито во время этого пресловутого побега: рваная рана на шее, нанесенная лезвием Бегвелла, агония в тюремном лазарете, короткий период выздоровления и новый, успешный этап бегства. Было все: и попытки скрыться от полиции, и предательство некоторых друзей, и боль Сильвии, и краткие дни, когда Джону казалось, что все стало прежним. А потом снова предательство и треск выстрелов, и раздирающая боль от пуль людей Махоуни, и снова отчаянные попытки выжить, и дни выздоровления в горячечном бреду, и лица тех, кого он убил….

Джон прикрыл глаза и крепче сжал цепочку с крестиком. Ему показалось, что он слышит тихий голос старого священника, он снова увидел лица своих детей, Сильвии. Вспомнились матери, сестры и жены его товарищей, их семьи, которые он защищал и обеспечивал всем необходимым. Он четко представил стройную структуру своего бизнеса, в который он вложил столько сил и чувств, чувство гордости появилось даже в этот момент и горячо отозвалось в груди. Даже в Фокс Ривер были те, кому он оказывал покровительство, те, кто не выдержали бы и одного дня без защиты Джона. Невольная улыбка скользнула по губам итальянца – он вспомнил молоденькую девчонку-адвоката из Фокс Ривер, ее восхищенные глаза и горячее, нежное тело под его руками, разметавшиеся темные волосы и чуть опухшие губы…

Абруцци снова поднял взгляд на шпили собора, уходящее в небо, и внутренне ахнул. Острые, холодные пики куполов окрасились в алеющие цвета закатного солнца, белый холодный мрамор словно стал теплее, живее на фоне темнеющей листвы парка. Собор словно осветился изнутри, это золотое и розовое сияние манило к себе его, Джона.

…спасибо, Padre! Аминь!

Серые глаза итальянца потеплели, из колюче-ледяных стали ярко-голубыми, живыми. Абруцци расправил плечи и, чуть постояв, твердыми, уверенными шагами направился к выходу из парка. За поясом его брюк, под пиджаком было спрятано оружие, и Джону нравилось ощущать его приятную тяжесть.

… «а девчонку-адвоката я найду, у Джейка и Фреда должны были остаться адреса и телефоны ….»