ОДЕРЖИМЫЙ ДЕМОНОМ

Часть 1. Новый мир (его взгляд)
Мой мир был разрушен, надо было строить новый. А что осталось в старом? Несколько ценных друзей, страстная любовь, вымучившая мою сущность, новая, стойкая смелость, чувство ответственности после стольких потерянных лет – это уже был достаточный багаж для того, чтобы начать жизнь сначала. Принятые мною меры радикально изменили мою жизнь.

Если опустить тот нелепый приговор, в ходе следствия дела на меня скинули весь багаж нераскрытых злодеяний, которые мертвым грузом лежали на плечах наших незыблемых и совершенных искателей истины, следователей и судий. Возможность защищаться или хотя бы приличный знаток адвокатского дела мне были не положены по причине все той же – необходимый козел отпущения был найден и приговор заранее решен. Мне, после моей острой и колющей трагедии было практически наплевать на исход дела, тем более, что я все знал заранее.

Оказавшись в этой элитной клетке, среди морально опустившихся и физически превосходных формой людей, я невольно задал себе вопрос: как мне не стать таким же как они? И, повстречав в своей жизни немало таких деградировавших существ, я решил действовать психологическим натиском, не стремясь специально напоказ выставить свои лучшие, в их понимании, качества. И все образумилось самим собой: я впервые вступил в так называемый «высший» свет, да еще с тем преимуществом, что не нуждался в чьи-либо рекомендациях ,и все шли мне навстречу сами.

Время утекало между пальцев, но старый мир тянул к себе как магнитом, хотя каждая секунда здесь была насыщена неприятными впечатлениями и беспричинными спорами.
Глядя на обитателей этого паршивого болота, на весь этот смрад, царивший здесь не один десяток лет, я посмеивался, восхищаясь ими, и восхищался, улыбаясь про себя.

Часть 2. Надежда (Взгляд со стороны)
Да, в нем была необыкновенная воля к жизни, В этом невысоком, прожженном солнцем убийце. Казалось, что он всего достиг и подчинил себе судьбу, настолько хорош он был с виду, в своем неброском имидже лидера. Спокойный, приглушенный голос, плавная походка и манеры камышового кота – выдавали в нем уверенного в себе человека. Уверенного, но готового в любую минуту отпрыгнуть в сторону лишь затем, чтобы с новой силой броситься на своего врага.

Он окружил себя лучшими людьми, если в таком злачном месте как тюрьма вообще могут быть лучшие. Каждый с готовностью смеялся вместе с ним, они выглядели помолодевшими, посвежевшими, как цветы после грозы. Они держались более уверенно, чем за день до того, как примкнули к его лагерю, и в их обычно холодных стальных глазах появилось подобие оживления.

И я ощущал, как он окрыляет меня самого. Я ходил за ним без устали, быстрее и раскованней, и меня тоже увлекала с собой поднимающаяся волна надежды. Надежды на что? Не знаю. Может на то, что все мы остаемся людьми, несмотря на свои пороки и склонность к саморазрушению; надежды, что вот-вот произойдет чудо, и мы обретем наконец столь вожделенную физическую свободу, вырвемся к солнцу из своих ультрасовременных клеток. А может, надежда обрести свободу духовную, такую, какой безгранично владел он.

Но так или иначе в него никто не верил. Верили в идею, которую он олицетворял уже одним своим существованием, своей неугасимой жаждой к жизни и непреложный обаянием, очаровывавшем всех и вся.

Однако следовало помнить, что у камышового кота, повидавшего на своем веку немало стычек, очень острые когти. Не дай бог кто-то вставал на его пути, мешал его вдохновляющему лидерству! Этот бедняга не мог довольствоваться простым предупреждением или хотя бы быстрой смертью. Нет, гибель в любом случае была неминуема, но весь ужас ее заключался в том, что никто не знал когда и как это произойдет. И чем сильнее был проступок, тем более высшая мера наказания избиралась, тем изощреннее была выбрана пытка.

В какой-то мере это была правильная стратегия. Правильная с его позиции, возможно, единственно верная в его случае. Статус вождя давал ему определенную неприкосновенность, даже стражи порядка старались избегать общения с ним в той или иной мере. Но он же, он лишь искал повод, чтобы начать схватку, настолько скучным и безликим казалось ему пребывание здесь. Самый малейший повод был для него Поводом с большой буквы. Боец по натуре, он не мог справиться с подступающем к горлу стремлением всадить в кого-нибудь нож и в полной мере насладиться болезненным страхом поверженного противника.

Я нисколько не умаляю его пороков, он был просто вместилищем их. Его склонность к насилию была чуть ли ни верховным из них. Однако если вспомнить о его неприятии к людям с другим цветом кожи, о патологической страсти к недозревшим подросткам, о охотничьем умении вспарывать глотки, то невольно задумаешься, а все-таки почему он был столь значителен для нас, отсиживающих свой срок «за кражу печенюшек у герл-скаутов», как он любил выражаться?

Именно потому (смотри выше), что он был единственной поддерживающей силой, образцом бунтарства и только ему одному (из всех встречавшихся мне людей) был присущ неповторимый духовный демонизм.

Часть 3. Крушение.
В один прекрасный для него день нас поднял на ноги настойчивый вой сирен. Что еще следовало оживать от беспокойной и свободолюбивой души? Он смог вырваться на волю., даже жестом или каким-нибудь неосторожным словом не показав никому своего волнения. Но никто тогда даже не предполагал, чем это обернется. Потом еще два-три дня томительного ожидания каких-либо известий, три дня, когда мир, казалось, затаил дыхание. За эти сутки поймать его не удалось, и это было полной победой, ошеломляющим успехом, ибо он мог быть уже в любом уголке нашей страны. Эти дни были днями его полноценного триумфа, какого он не видывал, пока был одним из нас.

В эти исторические дни я любил бывать на улице, чтобы лучше, более осязаемо почувствовать атмосферу, чтобы, в полном смысле слова, подышать воздухом времени.
Но после, по прошествии определенного времени, я стал замечать, что наш великий свет надежды погас. Да, он светил в течение тех трех лет и согревал наши сердца.
Затем известие о том, что наш бывший лидер погребен в новой темнице, еще более жестокой, охраняемой и свирепой, чем та, где прибывали мы. И это было окончательным ударом.

У нас, у каждого, стоял перед глазами образ нашего вождя, замученного пытками, а потому был более холодный взгляд. Мы – объявленные вне закона, гонимые, лишенные прав, - мы знали, что более никакой повод не будет силен, чтобы возродить в наших сердцах ту опаляемую надежду.

Я снова не хотел верить в плохое, но как здесь, в этой сырой утробе самого Люцифера, без определенного толчка извне может возникнуть столь всепоглощающая идея? Мы знали, что в этой стране, в этой изгаженной политическими дрязгами системе,
наше самоуважение будет погребено под «высокими» стремлениями к грабежу и господству.

Я мог (и хотел) пойти по его примеру, но что-то необъяснимое восставало во мне против спасения бегством. Отчасти это было упрямое нежелание бежать снова и снова, т.к. судьба все-равно догонит повсюду; отчасти это была уже подступившая усталость.

Часть 4. Одержимый демоном.
Просто я не был одержим демоном, как он.

Ибо он всегда действовал как игрок: с великолепием равнодушия к миру он ставил на карту все свое бытие, все существование, выигрывая бесконечность и бесконечность проигрывая…

Жизненный опыт в его глазах не имел никакой цены: страдание не учило его ничему, кроме обострения чувств…

Огонь был его стихией, пламя – его деятельностью, и эта всепоглощающая его огненность пожирала его жизнь без остатка.

Демоническая натура презирает реальность как ущерб, он явился для нас мятежником, бунтовщиком против существующего порядка.

До последнего смертельного удара останется непоколебимо непримиримым. Поэтому он является трагическим характером, а жизнь его – трагедией.

Он стремился к вечной войне, не хотел примирения и гармонии. Он не подчинился жизни.

Он любил все, что расковывает, что ведет к свободе, возвращает к хаосу чувств.

И именно поэтому каждый из нас стремился хоть в какой-то мере достигнуть его высот.

Но разве это могла у нас получиться? Ведь никто из нас не был одержим демоном…