Джон... Черт возьми, представила Джона с Тедди - очень сексуально это должно быть. Хочется подробностей .

Часть 1
После побега наших заключенных прошел год. Причем сбежать им удалось сразу же, примерно в 12 серии. Наш Джон скрывается в "неприметном особнячке", в окружении преданных ему людей. "разгребает старые дела и делает новые деньги". И спокойно так осознает, что у него есть одна проблема: «подступающее безумие» по имени Ти-Бэг. Он постоянно возвращается мыслями к извращенцу, что его самого бесит и в чем Абруцци сам себе с трудом признается.
Джон зовет своих подчиненных – Френка и Джейка, приказывает ребятам найти Теодора не объяснив причины.

Далее мы видим Бэгвелла, скрывающегося в Оклахоме на ферме какого-то добряка. Ведя машину по направлению фермы, он замечает ,что вот уже довольно давно за ним тащится «хвост», в виде «хлыщеватого вида низкорослого городского щеголя и верзилы с невнятной прической, больше похожего на докера. Не легавые, не частные нюхачи. Больше всего они походили на шестерок кого-то слишком влиятельного и важного, чтобы ходить в гости лично». Едва он заехал в пристройку, которую арендовал за подсобные работы, как машина «ищеек» развернулась в обратном направлении.

Этими ребятами естественно оказываются Френк и Джейк, они сообщают Джону где находится его «безумие», и мафиози на поезде выезжает в Оклахому.

Рано утром Ти покидает гостеприимного хозяина, собирает малочисленные пожитки, берет пикап – и сваливает по дороге на Ушито. К полудню он добрался до другой фермы, ее владелец подкинул Тео работы на пару дней, взамен – проживание, паек и бак бензина. Его принимают хорошо, тепло – чему Ти удивлен. Только его немного напрягает старая бабка, весь вечер сверлившая маньяка взглядом.
Он работает на пастбище вместе с сыновьями фермера, а вечером, лежа в сарае ,вспоминает прошлое: «Сколько он себя помнил, у него никогда не было друзей. Его ненавидели, боялись, презирали, восхищались, даже преклонялись и писали любовные записки. Но никто ни разу не предлагал ему дружбу – не звал по вечерам играть в войну или в баскетбол, не стрелял по утрам камешками в окно, чтобы вытащить его, полусонного, купаться в укрытой туманом реке, не приходил к нему домой с жутко таинственным видом, чтобы показать новую марку, лягушонка или комок птичьих перьев..»

Абруцци приезжает в Оклахому, на перроне его встречают преданные Френк и Джейк с весьма виноватым видом. Объясняют, что Бэгвелл сорвался с места, где точно он теперь – не знают. Джон решает ехать на поиски один, приказав им быть на связи. Он находит ту ферму, где работал Ти и узнает у ее владельца где тот теперь.

«На улице и в тюрьме Ти-Бэг выживал только потому, что обладал особым талантом – он словно жопой чувствовал, когда что-то начинало идти не так. И сейчас это самое ощущение заставило его бросить работу в дальнем амбаре, где он смазывал подъемный механизм, и направиться в сторону дома, спутав тем самым все карты Абруцци. Последний рассчитывал без лишнего шума прикончить "своего друга" в этом самом дальнем амбаре и незаметно исчезнуть. Труп обнаружили бы не сразу, а к тому времени он уже оказался бы в Атоке: он как раз успевал на обратный поезд до Иллинойса. Вместо этого он вынужден был наблюдать, как выходит из-за угла чертов Бэгвелл, и беззаботность в его глазах сменяется настороженным подозрением. Еще бы, их отношения во времена Фокс Ривер складывались не лучшим образом.
Так или иначе, Ти-Бэгу потребовалось не так много времени, чтобы понять, чьи люди его выследили, и каким образом тут оказался Джон. Он не стал задаваться вопросом, что может быть тут нужно мафиози. В жизни, наверное, у каждого бывает такой момент, когда понимаешь, что смотришь смерти прямо в глаза. Бэгвеллу не раз и не два приходилось видеть подобный взгляд, адресованный ему. Как раз достаточно, чтобы понять, как на самом деле хороша жизнь и как это глупо – бежать от пожизненного заключения, чтобы через год найти смерть от пули былого соперника.
– Мой дорогой Бэгвелл, – улыбнулся итальянец, раскрывая объятия.
Ти-Бэг едва сдержал желание попятиться – глаза Абруцци были ненамного теплее гадючьих. Сказать что-то в ответ он не успел…»
Тут мерзкая бабка, смотрящая телевизор, узнает в новостях лицо Бэгвелла (их по-прежнему разыскивают) ,поднимает крик. Джон быстро хватает Ти за шкирку, заталкивает в машину, и они , под пулями разъяренного фермера, благополучно сбегают.

В машине ребята ссорятся, Тео страшно за себя- ведь ни с какими добрыми побуждениями мафиози не стал бы его разыскивать. Он предлагает скрыться в заповеднике, ведь люди с фермы наверняка вызвали копов. В итоге, наша сладкая парочка грабит туристов, крадет палатку, еду – все необходимое для похода.

Вечером они устраиваются на ночлег, ужинают холодными консервами – не разжигать ведь огонь. Здесь, в лесу, более приспособленным оказывается маньяк, выросший в сельской местности. Он с легкостью находил тропы, помог Джону поставить палатку. Ти вполне мог сбежать ночью, он это знал. «Но Бэгвеллу не хотелось бросать Абруцци. Ему хотелось разобраться, что же такого было в этом чертовом итальянце, что тянуло к себе, словно магнитом. Он хорошо знал значение выражения, которое периодически появлялось в холодных, безжалостных глазах. Абруцци его хотел. Но принимал свое желание за простую агрессию, направленную на давнего недруга. Это было забавно. В самом деле, забавно. Теодор любил такие игры, как ничто другое, и умел в них играть. Он обожал незабываемое, пряное удовольствие от кипящего в крови адреналина, заставлявшего его чувствовать себя по-настоящему живым. Игры... Но не слишком ли опасна эта конкретная? Заигрывать с Джоном – все равно что пытаться поиграть в пятнашки с гризли, убеждая его при этом, что водит не он».

Ночью они пытаются уснуть, каждый в своем спальном мешке. Джон «запоздало подумал, что надо было взять две отдельных пенки – уж слишком неожиданно близко оказался Ти-Бэг. Его это не то чтобы напрягало – скорее, смущало. К тому же его спутник дрожал мелкой дрожью, передававшейся от спальника к спальнику.
После примерно часа безуспешных попыток уснуть Джон, наконец, не выдержал.
– Ну что ты трясешься?!
– Мерзну...
В его голосе слышалась виноватая усмешка, словно самого Бэгвелла тот факт, что он мерзнет, одновременно и смущал и забавлял.»
В конце концов невозможность уснуть из-за дрожи Ти так напрягает Джона, что тот «оротко выматерившись себе под нос и не обращая внимания на протесты, Абруцци вытряхнул Теодора (и почему так хочется назвать его просто Тедди? Не Тео, не Тед, а именно Тедди...) из мешка, расстелил этот несчастный мешок на два места, очень туго соображая, почему делает это сам. Джон предпочел попросту выкинуть из головы подобные вопросы. Потому что он прекрасно понимал, что если начнет думать над ответами, то просто сойдет с ума.
– Ложись.
Дождавшись исполнения приказа (Бэгвелл подчинился ему до странности покорно – в палатке ни черта не было видно, но эта покорность ощущалась едва ли не физически, заставляя мелко дрожать теперь уже Абруцци), он и сам устроился рядом, когда убедился, что второй спальник надежно укроет их обоих. Мгновенно напрягшийся Теодор расслабился и, пока Джон пытался понять причину этого, перевернулся, уткнулся носом в его свитер и замер. Стало так тихо, что слышно было, как бьются их сердца. Неровное, торопливое – Бэгвелла. Размеренное, четкое – Абруцци. Секундная и минутная стрелки. Было что-то в том, как обнимали его озябшие ти-бэговы руки (чертова скрытая виктимность начинала понемногу сносить ему крышу, определенно) – настолько мягкое и одновременно требовательное, дерзновенное...
Не успел он спохватиться, как кровь отлила от головы и прилила к совершенно другим частям тела. (Бывает. Ты жену не видел уже сто лет.) А несносный его спутник уже спал. Действительно спал, постепенно согреваясь. Сонное дыхание касалось шеи, мешая успокоиться, заставляя сотни тысяч мурашек разбегаться по всему телу. Собрав волю в кулак, он наконец развернул Бэгвелла спиной к себе, обнял... и спустя пять минут сам провалился в короткий сон без сновидений».

Утром они продолжают свое путешествие, причем Ти доволен – пошел снег. Это кстати – заметен следы, даже с собаками их не найти. Пару раз над ними пролетали вертолеты, но Тишка вбирал тропы, скрытые деревьями.

«Джону вдруг подумалось, что даже в компании извращенца жизнь может быть очень приятной. Он выкинул эту мысль из головы, как утром выкинул из головы желание запустить пальцы в спутанные волосы этого самого извращенца...»

Вечером Джон специально долго просидел за ужином, оттягивая момент, когда надо будет ложится спать. В конце концов он залез в палатку, где маньяк спал крепким сном. Он начал засыпать ,как «Ти-Бэг шевельнулся и инстинктивно скатился поближе к теплу, итальянец привычно обнял его одной рукой и притиснул к себе».
Дальше Ти снится сон, точнее – кошмар.
«Ему давно не приходилось чувствовать себя мальчишкой – испуганным больше, чем хотелось в том признаться, не смеющим шевельнуться и страстно мечтающим оказаться в совершенно другом месте... Когда смешанный удушающий запах крови, дерьма, спермы и пота, страха и возбуждения густой волной проникает всюду, даже через подушку, вызывая тошноту, омерзение и возбуждение... Когда уже не больно, а просто – тупо... Когда хочется только закрыть глаза, лечь и не двигаться, замерев маленьким сгустком боли, удивления и отвращения... Когда слезы кончаются, и откуда-то из солнечного сплетения поднимается упрямая, заливающая все багровым злость...
Сон... Черт тебя забери, Бэгвелл, это всего лишь сон...
И картинка меняется.
Черри – он его так прозвал за то, что от поцелуев губы у него становились густо-вишневого цвета и пьянили не меньше, чем вишневый ликер... Черри, милый домашний мальчик, жалуется на жару, покорно держа в руках тарелку с сухофруктами. Жарко, действительно, жарко до такой степени, что кажется – вот-вот кожа начнет трескаться. Теодор отталкивает руку с тарелкой, идет узнать, в чем дело, почему отключились кондиционеры и вытяжки. Все переворачивается, болезненно вцепившись в живот под ложечкой, и он уже стоит напротив Джона Абруцци, еще не видя, в чем дело, но уже чуя неладное.
– Привет, Теодор, – улыбается Абруцци.
Ти-Бэг вздрагивает. Во сне то, что наяву ощущается лишь как смутное беспокойство, отголосок, шлейф на самом деле тяжелого аромата, выпячивается, становится явным, несущим уже не обещание – саму угрозу. Во сне он точно знает, что перед ним стопроцентный псих, больший даже, чем сам Ти-Бэг. И намного умнее его.
"Никакая это, к черту, не игра!" – проносится в голове.
– Неужели ты думаешь, сукин ты сын, что можешь переиграть меня?
Теодор молчит, с ужасом всматриваясь в осколки льда, в которые выцвели глаза итальянца, рану на его горле – она словно тонкогубый рот, чуть приоткрывающийся при каждом выдохе. В руках у Абруцци нет ничего, но ему не нужно никакого оружия. Он может сейчас просто сунуть руку в ти-бэгову грудную клетку и вынуть оттуда истекающее кровью сердце, и Теодор знает это наверняка.
Джон вновь улыбается. Улыбка его пугает еще сильнее.»

Абруцци будит его пощечиной, испугавшись сдавленного стона, вырвавшегося у алабамца. Включает фонарь. «В слабом свете видны были огромные зрачки, почти скрывшие радужку. В глазах у него застыло странное выражение – что-то среднее между паническим страхом, мольбой и угрозой... Джон уже видел его таким, и непроизвольно среагировал (сейчас он особенно четко это почувствовал) так же, как и тогда. Только на этот раз позыв был сильнее – ему понадобилось несколько минут, чтобы унять неуместное (если не сказать бесящее) желание наброситься на это тонкое тело и одновременно затрахать до смерти и порвать в клочья голыми руками.
Видимо, что-то неуловимо изменилось в его лице, заставило Бэгвелла немного прийти в себя и отодвинуться назад, настороженно вглядываясь в спутника. Джон посмотрел на свои руки. Кончики пальцев дрожали от возбуждения и вновь подкатившего иррационального желания. Он ясно видел, что чертов Бэгвелл чувствовал это его желание и против воли откликался на него.»

Оба пытаются успокоиться, но им не сразу удается уснуть…

конец 1 части.
у Abyss de Lynx'a еще 3 части. Скоро выложу их краткий пеерсказ. Постаралась сократить как могла, но без цитат не смогла обойтись))))))

Утром никто не упомянул о ночных событиях. Едва они вышли из палатки, как Ти заметил приближающегося человека. Тео заговаривает с ним – умело, с улыбкой…
«Джон остолбенел, увидев эту доверчивую, полную дружелюбия улыбку. Она удивительно шла Бэгвеллу, и без того – надо признать – обаятельной сволочи. На такую улыбку мог легко повестись
(подросток)
даже самый суровый коп. И часто именно так и случалось, пока они были в тюрьме. На взгляд Абруцци все, что делал Бэгвелл, чтобы привлечь к себе внимание или добиться чего-либо, отдавало подхалимажем.
Но прекрасно действовало.»

Мужчина, совершавший обход заповедника ,сообщает, что полиция ищет сбежавших преступников, предупреждая наших героев. В итоге они мирно прощаются, маньяк доволен, что обошлось без жертв – они продолжают путь.

Вечером Джон упал в волчью яму, устроенную каким-нибудь браконьером. Бэгвелл ушел вперед.Самостоятельно выбраться из нее мафиози был не в силах, поэтому отчаялся дождаться помощи от алабамца. Когда он начал впадать в панику, достал из-за пазухи крест и принялся молиться. Тут на фоне темного неба появляется извращенец, спрашивает Джона о самочувствии, опускает в яму сучковатое бревно – помогает Абруцци выбраться, короче.

«Абруцци замер, не в силах поверить в происходящее. Бэгвелл мог уйти. Он мог сейчас быть уже в двух-трех милях от гребаной ямы. Вместо этого спасал от верной гибели того, кто с первого дня знакомства страстно желал ему смерти – по возможности болезненной и точно насильственной.»

«Ночью Ти-Бэг так долго сидел у костра, что Джон всерьез обеспокоился, что он там и уснул, и завтра придется зарывать в лесу окоченевший труп. Закрался в голову нежданный вопрос – а так ли он справедлив к своему невольному спутнику. Этой мысли, как и сегодняшнего дня, однако, недостаточно было для того, чтобы как-то изменить его отношение к Бэгвеллу. Чертов псих не раскаивался в насилии, совершенном им в отношении ни в чем не повинных детей, а человеческую жизнь он ценил столь же мало, сколь любой другой представитель homo sapiens – жизнь какой-нибудь приставучей мухи. И – как долго этот ходячий вредитель сможет прожить на свободе, к которой совершенно не привык? Это было последним, о чем успел подумать Абруцци, прежде чем усталый мозг окончательно вырубился.»

Среди ночи Тео таки заползает в палатку, будит Джона и рассказывает ему о своем плане побега из штата:
«– Мы могли бы пересекать границы штатов в гробах. Под видом эксгумированных останков, которые перевозят доверенные люди по требованию родственников. Помнишь, как когда-то в Чикаго провозили алкоголь во время сухого закона?
– А что мне мешает теперь послать тебя ко всем чертям и воспользоваться этим вариантом?
– Почему ты меня спрашиваешь?!
В темноте явственно ощущалась угроза. Как будто перед глазами то провисала, то вновь натягивалась огненно-лиловая нить. Потом Джон осознал, что это оптический обман – он просто перенапряг глаза, в полной темноте неосознанно силясь разглядеть изменчивое лицо собеседника. Ему всегда невыносимо трудно было предугадать поведение Бэгвелла – именно из-за того, с какой скоростью сменялось выражение глаз проклятого нациста.
– Знаешь, Big Italy... Ты один раз уже заставил меня умолять. Давай на этом разе и остановимся, о’кей?
Характер напряжения сменился, как течение в океане. Только Ти-Бэг догадался, что происходит, потому что в тот раз, о котором он упомянул, было кое-что еще, помимо религиозного аффекта, ярости, ненависти и смятения, что захватили Абруцци. Это самое «что-то» постоянно ощущалось между ними, заставляя остальных чувствовать себя не в своей тарелке, выбивая из привычной колеи Бэгвелла, вырывая из-под ног Абруцци почву, лишая привычной уверенности в себе. Самого Ти-Бэга это стремало только поначалу. Очень скоро это стало любимым его развлечением – доводить обычно спокойного, как танк, итальянца, как бы исподволь проходясь по его либидо.»
Джон молча соглашается с задумкой извращенца.
Следующие два дня они путешествовали молча. «Теодор думал только о том, как выкрутиться из создавшейся ситуации. Он не доверял итальянцу, до сих пор не мог ему простить убийство единственного близкого человека и его сына. Он боялся Абруцци и по-прежнему с куда большим удовольствием оказался бы на другой стороне
(Земли)
Америки. Но его тянуло к нему. Чем именно Джон умудрялся его привлекать – непробиваемой ли верой в правила, силой или упорством, или же явной опасностью для окружающих – Теодор не смог бы сказать даже под пыткой. Он забавлялся, в каком-то извращенном восторге замирая, когда итальянец, в очередной раз задетый за живое, оказывался пугающе близок к грани, за которой обычно следует чья-то – точно не Джона Абруцци – смерть. И кровь вскипала адреналином, а он вслушивался в ее ток и ощущал себя живым. Джон был ему полной противоположностью, находиться рядом с ним было одновременно и интересно и – неизбежно – проблемно. Ти-Бэг все никак не мог решить, стоит ли овчинка выделки. И с каждым новым днем засыпал со все меньшей уверенностью в себе и своих силах, словно Абруцци, подобно какому-то чудовищу, высасывал эти силы, присваивая их себе. Но азарт – кто кого? – неизменно вдыхал в него новые силы и боевой задор на следующее утро. Можно было посмеяться – со стороны смотрелось так, словно эта чикагская шишка стала смыслом его существования... Тяжелый сорокапушечный флагман, вокруг которого вертится счастливый в своей легкости пиратский бриг – вот что всегда напоминали их отношения. И дело было не в том, чтобы достать, потопить, а в том, чтобы обойти в маневренности и искусстве ближнего и дальнего боя. Можно сказать, что Ти-Бэг был по-настоящему счастлив. Для него не существовало необходимости непременно выбирать. Только всякие абруцци и скофилды специально создают себе проблемы и ищут приключений на свои задницы. Бэгвелл просто живет.
К слову сказать, лежавший рядом Джон Абруцци как раз искателем приключений на свою задницу себя и ощущал. Он ненавидел, когда впитанная с молоком матери мораль, собственные желания и чувство долга раздирали его, словно падальщики – загнивающее мясо. Чувство долга подсказывало, что надо бы сдать чертова извращенца полиции. Мораль в принципе восставала против существования чего-то, подобного Бэгвеллу. Но он был обязан Ти-Бэгу
(тьфу, что за изврат – насильно совать кому-то яйца в рот![5])
жизнью.
(Жизнью, дорогуша, а не чем-то еще.)
Это тоже был долг. И вернуть его не так просто.
(Растения всегда загнивают с корней...)
Итак, долг гражданский и долг человеческий... Первый под напором второго бился в жестокой агонии, признавая полное свое бессилие.
(Око за око – принцип пещерного человека, а не познавшего свет свыше...)
Бэгвелл во сне перевернулся на бок и тихо ткнулся носом в небритый подбородок своего спутника. Шею согрело спокойное сонное дыхание. Он уже чувствовал его раньше и неоднократно удивлялся запутанным эмоциям, которые оно вызывало. Такой смеси домашнего уюта и жгучей, почти кислотной, похоти он не испытывал никогда. И дело было не в долгом отсутствии женщин, а именно в самом Бэгвелле. В этой его особой манере кривить в улыбке рот, спустив уголок книзу, в легкой, пластичной походке, в постоянно воспаленных глазах цвета выдержанного коньяка, во встрепанных темных волосах и тонких
(умещавшихся в кольце большого и указательного пальцев)
запястьях, которые смертельно хотелось заковать в наручники, в наглости, граничащей с безумием, в язвительной циничности на уличном лице – во всем том, что в совокупности своей являлось Теодором Бэгвеллом, и не могло представлять никого иного. Это все – злило, смущало, возбуждало, тянуло жилы и нервы, будило уже испытанное пару раз страстное желание порвать в клочья тонкий издевательский рот, сорвать с ублюдка шкуру изнутри и снаружи. Только это, блядь, был не выход.
(Это страшный грех – то, чего ты хочешь. Неизмеримо больший, чем мужеложство. Но как же приятно думать о нем.)
И чем же ты лучше, Джон Абруцци?
Он вздрогнул. Раздумья перетекли в сон? Вопрос до сих пор потерянно плескался у него в голове, как тухлая вода в полупустом бурдюке, звучал с жестокой отчетливостью, с какой, наверное, звучал глас Архангела Михаила в голове девицы д’Арк лет пятьсот назад.
– Но я не детоубийца, – нехотя проговорил он, глядя в глаза своему отражению.
Во сне он часто смотрел в зеркало. Но сегодня впервые видел в нем не себя.
– Но ты же убил Джимми, а?
Бэгвелл не улыбался. Все, что выражало его лицо – это предельную усталость и жалость. Джон смотрел на него, не в силах отвести взгляд от тонкого лица с обводами бессонницы вокруг глаз, от глубоких складок вокруг рта. Он смотрел на него так, словно это был не безнравственный маньяк-убийца, не психанутый педофил и педик, норовивший опошлить все, что попадалось ему на глаза, а Коммодор собственной персоной, пришедший зачитать ему обвинительный приговор и сопроводить в ад.
– Я же не знал!
– Что именно? Что у меня есть любимый – единственный! – племянник? Что твой человек не захочет оставлять лишних свидетелей – даже если это ребенок?
Эти вопросы и без того мучили Джона много дней кряду, едва не свели с ума, не давая оправдаться хотя бы перед самим собой. Теодор Бэгвелл
(не имел никакого права обвинять его)
во сне почему-то не смотрел в глаза, словно скрывал что-то, что не должен был заметить Абруцци. Скрывал...

Страх.
Нет. Больше, чем просто страх – наплывающее волнами ощущение жути.»
Утром они бросают палатку, Джон предлагает Тео работать на него. Тедди было не из чего выбирать. Он все так же молча согласился.

**
«... Они выбрались, выиграв у копов всего пару часов, но этого с лихвой хватило, чтобы оторваться еще больше. Абруцци позвонил своим людям, когда вдалеке показались вечерние огни какого-то клуба, и они встретились на CR-125 – неприметной сельской дороге, откуда уже почти ночью прибыли в Буневилль и сняли номер в гостинице на Аркадия-драйв»

Френк и Джейк интересуются у Абруцци для чего ему нужен этот субтильный извращенец. Мафиози толком не может им ответить.
Потом Джон отправляется в душ, из которого только что вышел Бэгвелл. Там, думая все о том же маньяке, он «выпускает пар», мягко говоря.

После они обсуждают маршрут путешествия.
«К вечеру следующего дня у них возникла проблема: за столь короткий срок не представлялось возможным добыть документы и разрешения на два мнимых гроба с останками так, чтобы это выглядело правдоподобно.»
Ти предлагает итальянцу путешествовать в одном гробу.
«Ничего другого он от
(пидора)
Бэгвелла, в общем-то, и не ждал. Он медленно – от ботинок до макушки – осмотрел Теодора, миллиметр за миллиметром, заставляя того чувствовать себя диковинным зверьком в клетке, потом кроликом перед удавом, прикидывать, насколько зря было высказано это предложение и не пристрелят ли его прямо сейчас. Но почему-то с завидным упорством возвращалась мысль о том, что проще поделить один гроб... Было что-то улыбчиво-мрачное в этом словосочетании – «один гроб на двоих». Неожиданно притягательная, пугающая истина. Номинально говоря, оба они – трупы в случае чего. Словно еще в Фокс Ривер некто спустился с небес или, скорее, поднялся из преисподней и связал их одной нитью, чтобы потом смеяться над своей шуткой, наблюдая, как они переплетают эту нить, путаются в ней все больше и больше. Джон вздрогнул.
– Если подобная ноша покажется мне слишком тяжелой, я просто вышвырну тебя из машины, – предупредил он, сдаваясь.
Бэгвелл ухмыльнулся, меж разомкнувшихся губ скользнул кончик языка, заставив Джона усомниться в правильности своего выбора. Вечно с этим извращенцем всякая ерунда в голову лезет! Лучше об этом не думать и идти собираться...
Ти-Бэг проводил итальянца насмешливым самоуверенным взглядом, никак не соответствовавшим царившей в его душе неразберихе. В отличие от Абруцци, он отлично понимал, что сейчас между ними происходит и чем может грозить любому из них, а если не повезет, то и обоим сразу. Если Теодор мог заставить себя начать жизнь с новой страницы, перечеркнув прошлое, то в способности Джона поступить так же он сильно сомневался. Сколько бы Ти-Бэг ни спасал эту макаронную задницу, сколько бы ни сделал для общей пользы, начиная с момента, когда умудрился полоснуть его по шее, для Джона всегда будет важно первое впечатление. По мнению итальянца Бэгвелл сидел совершенно заслуженно, и более того – ошибкой правительства было приговорить его к пожизненному заключению, а не к электрическому стулу.

А разве ты уже не умер?

Теодор до крови закусил губу, справляясь с подступавшей истерикой. Солоновато-ржавый привкус на языке несколько отрезвил его. Джон по каким-то, ему одному ведомым, причинам не убил его до сих пор. И с каждым днем вероятность того, что не убьет и в дальнейшем, возрастала. По сути же, терять ему было нечего.
И жить тоже незачем?
Как бы не так. Жить он любил и сдаваться так просто не собирался.
Только насчет езды в одном гробу с Абруцци имел смутные сомнения.»

К вечеру следующего дня им удалось арендовать машину, подходящую для перевозки гробов.
Когда они подъезжали к дорожному посту, «стук в переборку, отделяющую их от передней части машины, заодно вырвал из дремоты и Бэгвелла, и он уже открыл крышку гроба.
– Давай, полезай, – скомандовал Ти.
Сам он с удобством расположился сверху и закрыл крышку. Если это и были обещанные сто семьдесят фунтов алабамского мяса, то они были весьма ощутимы только поначалу. Потом Теодор сместился, приноравливаясь, и стало легко и даже удобно, к удивлению Абруцци, считавшего всегда, что два мужика в тесном пространстве уместиться не могут. Нос лежавшего сверху пришелся куда-то на уровень шеи, и Джон вновь с удивительной четкостью уловил чуть влажное, горячее дыхание на коже. Вот же засада! Этому засранцу удалось, ничего особо не делая и не прибегая (он был в этом уверен!) ни к каким фокусам, вызвать в нем желание. Снова.
Ебануться. Я же не какой-нибудь траханный педик!
Попытки взять себя в руки привели только к тому, что он, заострив внимание на своем состоянии, только больше возбудился. Достаточно, чтобы это почувствовал лежащий на нем Ти. По крайней мере, Джон был уверен, что невозможно было это не почувствовать... Но Бэгвелл никак на это не отреагировал, и итальянец вскоре опомнился – вполне естественно, лежа впритирку... Получается, что патентованный тюремный пидор даже не обратил на это внимания, а он – человек семейный – зациклился?

Тоже нормально...

Это он сейчас так решил. Но когда им попался объезд, и им пришлось пыхтеть в гробу два часа, чтобы ненароком не облажаться, нарвавшись на патруль, он пожалел, что не выкинул Теодора из машины раньше.»

[5] Прозвище Ти-Бэга (Tea Bag) в переводе со сленга также имеет сексуальный подтекст: по названию одной из форм орального секса со стимуляцией яичек.

Часть 3

Когда они оба вылезли из гроба, то «напоказ расселись как можно дальше друг от друга».
Через несколько часов патруль вынуждает их обоих снова лежать в одном гробу на двоих. Патрульный оказывается довольно прилипчивый, но все обходится благополучно.

Наконец, ребята прибыли в Таскалузу, уже ночью. Джон попросил 2 номера. Ти решил, что в один он отправит его с Френком и Джейком, но увы… Абруцци выталкивает своих шестерок из комнаты и, можно сказать, насилует алабамца… Тот сначала пытается сопротивляться, но: «На смену страху и неуверенности волной накатило горячее, какое-то ватное возбуждение, от которого к лицу прилила краска, заложило уши. В голове только одна мысль – что я делаю?! – металась в панике из угла в угол, подталкиваемая гормонами.
– Что ты делаешь?..
Он вцепился в Джоновы плечи, беспомощно обвисая у него в руках, когда следующий
(укус)
поцелуй пришелся в шею – туда, где всегда было так сладко чувствовать чужие губы, язык, руки... Вместо ответа итальянец швырнул Бэгвелла на кровать, молча стянул с него одежду, все так же молча перевернул на живот...»

далее следует неприличная сцена, яой!! Любители могут сами прочесть, не буду развращать невинного читателя)))

Утром Тео проснулся раньше мафиози, собрался, написал записку. После поймал попутку до Бирмингема…
Джон, открыв глаза, обнаружил-таки записку, гласящую: «Уехал в Бирмингем. Встречаемся около двух дня в Монтгомери, на выезде по шоссе 331.»
Френк и Джейк предлагают боссу смыться без извращенца, тот отказывает:
«Удивительное свойство человеческой психики – еще минуту назад Джон подумывал о том, чтобы дальше двигаться без Теодора, особенно с учетом произошедшего этой ночью и отсутствия гарантии того, что это не повторится. Но как только разговор об этом завел кто-то, кто не относился к их с Ти-Бэгом внутреннему противостоянию... Откуда ни возьмись, выполз самонадеянный червячок противоречия и уселся у хозяина на плече, хамски улыбаясь невидящему его Фреду.
– Я решил, что он может быть нам полезен.
– Джонни, мы с тобой давно друг друга знаем, да? Вот ты мне и скажи, по дружбе, чем может быть для нас полезен убийца с нестабильной психикой?
Сколько раз он сам задавал себе этот вопрос? Десять? Двадцать? Сто?
– Я обязан ему жизнью. Думаю, причин доверять ему у меня примерно столько же, сколько для того, чтобы не доверять.»

Ребята докладывают, что их ждет гидроплан, а время «бегов» Джон может переждать в домике на острове. Туда вскоре доставят Сильвию (жену Абруцци) и детей.
Бэгвелл в это время был на кладбище. Мы помним, что Джон убил его кузена и племянника.

После зашел в аптеку, купил пару тюбиков смазки и упаковку шоколадных батончиков.

После снова ловит попутку в которой засыпает и видит детство.

Джон таки дождался свое «наваждение», они едут по направлению к Флориде.

В машине снова занимаются сексом. Опять таки сцена яоя))на любителя)))

А после – мирно засыпают в гробу в обьятьях друг друга.

Следующая сцена – они уже на острове, на пляже. Мне очень нравится диалог между этой парочкой:
«– Останешься с нами.
Он отпирал дверь, замок не слушался, и тон от этого получился какой-то приказной.
– Я не имею ни малейшего желания расхлебывать последствия, если ты кого-нибудь убьешь и тебя поймают. Рано или поздно какой-нибудь умник задаст тебе вопрос о том, где я могу находиться...
Теодор не стал ехидничать. Не время. Оба они прекрасно понимали, как хорошо порой умеют думать копы, которые вряд ли будут церемониться с беглым маньяком.
– И как же ты собираешься объяснить тот факт, что я остаюсь здесь?
– Моим людям достаточно знать, что у меня на тебя планы. Какие – им знать совершенно необязательно.
– Ты же понимаешь, что я спрашиваю совсем не о твоих людях.
– А они действительно могут захотеть тебя использовать при случае.
И скорее всего, после этого тебя уберут.
Бэгвелл прочитал это в его взгляде так же ясно, как читал всегда.
И снова ничего не сказал...»

Часть 4

Начинается все пляжной сценой:
«Легкие бермуды показались неожиданно тесными и жаркими, а сидящий рядом мужчина, задумчиво глядящий в небо, – вполне подходящим объектом для того, чтобы выместить на нем раздражение. Джона страшно злила неспособность владеть собственным телом и контролировать дурацкие, несвоевременные желания.
Вместо того чтобы накинуться на Бэгвелла прямо здесь, Абруцци глубоко вздохнул, успокаиваясь, и улегся на спину, заложив руки за голову.

– Я был уверен, что ты сбежишь где-нибудь на полпути или в Форт-Лаудере.

Это даже для него самого прозвучало неуклюже, неловко.
– А я был уверен, что ты вышвырнешь меня в море из самолета.
Удивительно, он смеялся.
– Ты был недалек от правды.

И вновь Бэгвелл даже полшага не сделал за ту гипотетическую черту, что отгораживала собой предел джонова терпения. Не спросил, что ему помешало, не съязвил, не пустился в пространные рассуждения о загадочной душе простого мафиози.
– Спасибо.

Просто: спасибо. И все.

Абруцци почувствовал себя хреново. Он желал Тедди смерти несметное количество раз, видит Бог. Он столько раз подставлял Ти-Бэга, продавал Ти-Бэга, отдавал своим людям... А в итоге этот самый нацист, педофил и извращенец спас ему жизнь и теперь благодарит. За то, что он, Джон Абруцци, не убил его – в обмен на спасенную жизнь.

До чего я докатился...

Удивление быстро ушло, изгнанное болью и тоской.
А Бэгвелл, не подозревая о душевных терзаниях своего визави, поднялся, сбросил рубашку и направился навстречу прибою. Джон, приподнявшись на локте, смотрел ему вслед, ничего не понимая, ни о чем не думая, совсем запутавшись в себе.
Мысли о возможной греховности их связи его не трогали. Почему-то это воспринималось как должное. Так воспринимается многое из всего того, на что решился самостоятельно – первое убийство, первая взятка, первый поход в казино... Он контролировал ситуацию. Значит, так и должно было быть.»
<…>
«Бэгвелл вытащил на берег здоровенного краба и теперь забавлялся с ним, гоняя по берегу и не позволяя ускользнуть или ухватиться клешнями за пальцы и прочие части тела.
– Перестань мучить животное, извращенец...

Теодор поднял голову, окинул Джона хитрым взглядом, а в следующий момент Абруцци уже лежал под ним на песке, не понимая, что произошло. Краб, сердито выставивший клешни, боком убегал в прибой, а Теодор разлегся на итальянце, сложил ладони на его груди, придавив сверху подбородком.
– Ну, что теперь?

Джон и сам удивился грубоватой нежности, прозвучавшей в голосе. А Бэгвелл просто посмотрел насмешливо.
– Поплыли?
Кажущаяся простота в общении сменилась настоящей.

(Когда?)

И это было тем удивительнее, что Джон считал Ти совершенно неспособным на контакт или, если уж на то пошло, какую бы то ни было социальную адаптацию.
Отчаянно заколотилась в голове прежняя мысль: что мне делать?
Сколько уже раз.
Дежавю.

Висок заломило, словно кто-то проткнул иголочкой кожу, тонкие мимические мышцы и лицевые нервы и теперь медленно водил по обнаженной кости. Терпимо, но забыть об этой иголочке совершенно невозможно.
Как любит выражаться Джейк: полный привет.»

Следующая сцена – Ти просит Джона привезти ему книг.
«– Книг?
Абруцци выглядел откровенно изумленным.
– Ну да. Книг. Что именно тебя удивляет? Что это не порно-журналы?
– И какие именно книги тебе нужны? – Джон проигнорировал издевку в его голосе.
– Пара конструкторских изданий, остальное – история германской армии. Вот, я составил список, – он протянул ему измятый клочок бумаги. – И было бы здорово, если бы тут нашелся ящик с инструментами.»

но, этот разговор вскоре приобретает другой оттенок:
«– У тебя язык как у ящерицы, – пробормотал Абруцци, вряд ли соображая, что несет.
– Что, раздвоенный?
Бэгвелл невольно улыбнулся.
– Нет. Длинный.

Дразнить Бэгвелл умел в совершенстве. И как только Джон сгреб его в охапку, чтобы поцеловать, изогнулся, оставив его губам только свое дыхание. Абруцци чертыхнулся, выпустил его из рук.

Какого хрена?!
Стояло так, что было больно.

А проклятый Бэгвелл пожал плечами.
– У тебя ошибка в расчетах. Там должно быть сто восемнадцать тысяч четыреста двадцать один, а не сто восемнадцать тысяч четыреста сорок... Так ты подумай, нельзя ли достать то, о чем я попросил? Ладно?

Усмехнулся – уголок рта дернулся вниз – и вышел. Слышно было, как постанывали половицы, когда он шел по коридору, а затем скрипнула дверь в его комнату.
Джон заметил, что вцепился в стол так, что непременно отломил бы кусок столешницы, будь она сделана из менее крепкого материала.

Если бы в этот момент он был способен думать, то наверное удивился бы тому, как удачно и с куда большей пользой Бэгвелл пользовался классическими женскими приемами в общении с ним. Они не выглядели капризами и бабской придурью. Пидор, не пидор – Ти в последнюю очередь можно было назвать женственным. Это была грамотная и действенная атака. Впрочем, итальянцу было не до того, чтобы думать над этим. Он заставил себя успокоиться, медленно выдохнуть и вернуться к бумагам.»

После – они ужинают на кухне. Болтают. Весь разговор не важен – важно другое:

«– Знаешь, Тедди, я всерьез подумаю о том, чтобы попросить их удалиться и найти себе жилище где-то еще поблизости.
Джон доел последний кусочек и отодвинул тарелку. Переведя взгляд на собеседника, он увидел, что тот сполз со стола с видом крайнего изумления – немного комичного, но явно искреннего.
– Что такое?
– Как ты меня назвал?
– Тедди. Что-то не так?
Просто это было словно его имя. Не Теодор, не Тед, не Ти, именно Тедди.
Ошарашенный Бэгвелл – зрелище просто потрясающее и неожиданно приятное. Джон даже улыбнулся, когда на подвижном лице отразилось что-то, подозрительно похожее на недоуменное смущение.»

После Джон видит, как Ти с ребятами смотрит футбол. Он за это время здорово сдружился с Френком и Джейком. Не выдерживает – уходит на улицу:

«Злился на себя.
Злился на весь окружающий мир, сосредоточенный сейчас в одном-единственном человеке, который так небрежно, походя, разрушил все – пошатнул его веру в себя.
Он обожал жену, боготворил детей.
И Теодору Бэгвеллу нечего было делать рядом с Джоном Абруцци, в его жизни.
Но, однако же, он в ней был, и Джон
(очень хотел его убрать)
не мог пока заставить его исчезнуть.»

Они провели месяц на острове. Ти смастерил много деревянных вещей за это время – «несколько деревянных игрушек, два раскладных стула и какую-то непонятную плоскую резную штуковину квадратной формы. Дом пропах морилкой и лаком.»
«– Где ты этому научился?
Теодор уклончиво улыбнулся.
Джон был почти готов не получить ответа.
– В колонии для несовершеннолетних.
Тон его был мягок, улыбка – такой беспечной, что казалось, в упомянутой колонии он провел лучшие годы своей жизни. Абруцци даже поверил бы в это, если бы его руки не задрожали так, что алюминиевая банка вырвалась из них и покатилась по полу, оставляя длинный, посверкивающий лаком след.
– Черт! Вечно я все роняю!
Он нагнулся, поднял банку и вновь уронил. Джон не стал задумываться, часто ли видел, чтобы Ти-Бэг не мог сдержать эмоций. Откровенно говоря, ему и в голову не пришло, что тот может играть.
– Эй! – он ухватил Бэгвелла за руку и потянул к себе. – Эй, успокойся немедленно.
Сейчас Теодор мог заорать на него, мог начать вырываться и даже дать ему в морду, обозвав кретинским макаронником, как делал в редкие минуты крайнего раздражения – и Джон ничего бы ему не сделал. Но Ти только вжался в него, забился ему в руки, словно насмерть перепуганный кошак.
– Господь с тобой... Бэгвелл, да что такое?!
Ошарашенный тон Абруцци заставил алабамца отшатнуться.
– Н-ничего! – резко рявкнул он и стремительно покинул кухню.
Джон в недоумении посмотрел ему вслед, гадая, какая муха его укусила, затем пожал плечами и выбросил это из головы, как выбрасывал все, что его раздражало или ставило в тупик.
Он не понимал таких людей, как Бэгвелл, даже не пытался понять. Но впервые в жизни ему было неудобно из-за этого. Иногда начинало казаться, что безумие подкралось совсем близко, что этот паразит намеренно сводит его с ума.»

А телохранители в это время начинают понимать ,что отношения их босса и алабамца – несколько странны:
«– Слушай, Фред, – окликнул он очень кстати подвернувшегося товарища. – А босс-то, по-моему, того... Совсем повернулся...
– А что я тебе говорил! – сразу вскинулся Конильо. – Этот чертов извращенец во всем виноват! Он его с ума нарочно сводит!
– Ну ты еще скажи, что Джонни ему жопу подставляет...
Оба переглянулись.
Взрыв хохота согнал с подоконника какую-то птичку, присевшую отдохнуть».

После – они вчетвером сидят на пляже. Из разговора с Джейком Ти узнает, что эти телохранители и Джон – друзья детства.

Часть 5

И…они снова делают Это. Дожидаются, пока Френк с Джейком уезжают – и снова и снова занимаются любовью. Эта сцена – одна из моих любимых:
«Горячее тепло, нетерпение, удивительно нежная на этот раз властность... Теодор чувствовал, как сходит с ума. Ему хотелось остаться, хотелось всегда быть рядом с Джоном. Чтобы засыпать и просыпаться рядом с ним. И дурной нрав итальянца уже вовсе не казался преградой.
Единственными препятствиями были сам Бэгвелл и его прошлое.
Двигай, двигай, Тедди. Подумаешь об этом потом...
Вообще-то он старался обычно молчать во время секса – тюремная привычка, немало удивлявшая Джона, привыкшего, что Ти-Бэга слышно везде и всегда, – но в этот вечер сдерживаться не стал.
– Хорошо поёшь, – шепнул Джон у самого его виска, загоняя член на полную длину, чувствуя, как трется о простату головка.
Лунные крапины поползли по спине Теодора, когда он выгнулся, закусывая губу. Было что-то глубоко
(до омерзения, до пошлости)
правильное в манере Джона овладевать партнером сразу полностью. И это заставляло Бэгвелла чувствовать себя необходимым – один Бог знал, как он нуждался в этом с самого детства. Быть нужным хоть кому-нибудь – отцу, матери, сестре. У него был Джимми, но и у того была собственная семья.
– Джонни... – сипло протянул он, вцепляясь пальцами в спинку дивана и запрокидывая голову.
Собственное имя отдалось в ушах, в крови так, что Джон едва не спустил сразу же, но сдержался – только крепче сжал сухопарые бедра, продолжая двигаться привычно размашисто, не особенно торопясь, но и не давая партнеру расслабиться. И, как ни пытался тот вырваться, отобрать инициативу, Абруцци не отпускал его, навязывая свой ритм, свои жесткие ладони, свой пульс – себя.
Пока все не кончилось.
А потом оба лежали рядом, перебравшись в спальню, и Бэгвелл тихо наигрывал “Sweet home Alabama”. Джон даже знал слова...»

Утром Бэгвелл будит Джона – тот обещал научить его кататься на водных лыжах. Далее – сцена обучения, тоже очень грамотная.
«Вокруг уголков рта заиграли уже до боли знакомые складочки, и Джон едва удержался от того, чтобы перегнуться через борт и поцеловать тонкие ироничные губы, наверняка прохладные и горьковато-соленые от морской воды...
– О... – Бэгвелл, как птица, склонил голову набок, явно оценивая уровень проявленного к нему интереса. – А я ведь вроде даже ничего не сделал.
Абруцци нахмурился.
Не сделал. Верно. Просто улыбнулся.»

Вечером, они оба понимают, что их отношения – что-то более глобальное, чем просто связь, основанная на сексе.
«– Отличный денек.
– Рад, что тебе понравилось.
Только сказав это, Абруцци понял, что и в самом деле рад.
Черт с ним. Черт с ним со всем...
Может, не так страшно, если Ти-Бэг будет рядом.»

Тут Джона сбивают с ног его дети. Радостно кричат, смеются. Абруцци ошеломлен, хотя знал, что они приедут в этот день.
«– Ммм... – Ти неспешно поднялся и направился к дому. – Не буду вам мешать.
Комментарий сильно смахивал на плевок. Джон так и воспринял бы это, если бы за время пути не успел узнать Теодора лучше. По кривящимся книзу уголкам рта, по нарочито небрежной походке, но главное – по мелькнувшей в глазах тоске – вполне можно было понять, как Бэгвеллу плохо.
А тому и правда очень хотелось оказаться сейчас где-нибудь на Аляске, но вместо этого он приветливо сощурил глаза на высокую женщину в белой рубашке и светлых джинсах.
– Мэ-э-эм... Хорошо, что вы приехали. Джон так без вас скучал.
– О, – только и нашла, что ответить, Сильвия.
О Бэгвелле ей все уши прожужжали по дороге на Багамы: сначала осторожный, недоверчивый Фред, а потом проницательный, всегда веселый Джейк. И теперь она не знала, кому верить.»

Они идут в дом. Сильвия замечает, что муж ведет себя странно. Но тот говорит, что все нормально. А мафиози размышляет, почему он чувствует себя будто нашкодивший мальчишка. «Ответ напрашивался сам собой – раньше, когда ему случалось изменять жене, особых мук совести он не испытывал. Как и каких-либо чувств к предмету случайной страсти.»

Ти приходит ночью – пьяный, избитый, злой. Причем через окно на кухне. Чем пугает жену Джона, которая была там.
«– Я просто Бэгвелл, которому очень хочется спать.
Он понимал, конечно, как сварливо и отчасти резко это звучит, но слишком изнервничался и устал, чтобы выписывать кренделя еще и вокруг этой бабы. Для придворных экивоков ему вполне хватало ее мужа.»

Они представляются друг другу.
«Сильвия включила свет, и Бэгвелл часто-часто заморгал с непривычки. Над бровью у него красовалась длинная царапина, губа вздулась, и он постоянно проводил по ней языком, слизывая выступавшую при разговоре кровь.
– Боже... Что случилось?
Она шагнула к нему, но тут же замерла, остановленная недоверчивым прищуром.
– Подрался.
Он улыбался – беззаботно, как мальчишка, и если бы Сильвия уже не была замужем, она всерьез бы задумалась, не стоит ли поддаться этой обаятельной, чуть сухой улыбке. Но у нее был Джон. Поэтому к любому мужчине на своем пути она относилась отчасти как к другу, отчасти как к брату.»

Она решает обработать его ссадины.
«– Зачем вы это делаете, мэм?
Он скривился – от перекиси щипало лоб.
Можно было закрыть глаза и сделать вид, что не замечаешь растрепанных волос, легкого румянца на щеках, припухших губ... Притвориться, что не чувствуешь запаха любви, ощущавшегося слабее, чем на мужском теле, но угадываемого безошибочно.
Он не имел никакого права на злость или ревность. Вообще ни на что и никогда. А в глазах Джона он не имел права даже на жизнь. Но это вовсе не значило, что он не мог ничего чувствовать. Если бы отсутствие прав убивало в нас еще и чувства, которые оно запрещает проявлять, мир был бы чуточку счастливее.
Бэгвелл сцепил зубы, молясь про себя, сам не зная кому. Только бы сдержать свой мерзкий язык, не наговорить гадостей...»

Входит Абруцци.
«– Теодор...
– ... просто подрался в баре, – закончил за нее Ти-Бэг, почувствовав, что она собирается выгораживать его. Кто угодно, но не она!
– Дай-ка, я сам посмотрю.
Не смотреть. Не чувствовать тепло его пальцев. Поиграли – и хватит. Ты, Бэгвелл, никто, и звать тебя никак. Ты одиночка, и только одиночкой можешь быть.
– Тедди, открой глаза.
И он послушался, как ребенок, открыл глаза, чтобы Джон мог убедиться, что и они в порядке.»

Потом Абруцци просит жену выйти. Когда та оказалась за дверью, он накидывается на Ти:
«– Что ты вытворяешь, сукин сын? Совсем рехнулся?!
– Джонни, а в чем дело? Я вроде не маленький мальчик... Что, я не могу напиться и прийти домой поздно? Не могу подраться?
– Нет!
– Я тебе не собственность, сколько бы ты меня ни ебал. И советую тебе это запомнить!
Звука удара он не услышал – в и без того пострадавшей голове словно беззвучно распустился багровый цветок. Ти-Бэг отшатнулся, слетел со стула и съежился на полу. Во рту снова ржавел вкус крови. Джон сжал кулаки, сдерживая яростное желание пнуть скорчившееся на полу тело, отошел к окну.
Бэгвелл с усилием поднялся.
– Знаешь, давай договорим, когда ты будешь хоть немного более адекватен.
Он медленно вышел. В глубине холла увидел Сильвию – бледную, с прижатой ко рту рукой, и ему вдруг стало ее ужасно жалко.
– Лучше вернитесь в спальню, мэм, – тихо сказал он, поравнявшись с ней. – Если, конечно, не желаете мне немедленной насильственной смерти. Хотя, впрочем, я вас пойму, если все же желаете.»
П
осле – он идет в свою комнату, всю ночь не может заснуть, мучаясь от головной боли. Но чтобы выпить таблетки – пришлось бы идти на кухню мимо их спальни. Под утро он все-таки решается – принимает колеса, запивает их виски и падает на диван в гостиной. Где его почти сразу же будит Джейк.

«Сильвия проснулась рано. И долго лежала, не шевелясь, глядя в потолок. Невольно услышанное ночью шокировало ее, заставило по-новому взглянуть на Джона и многое переосмыслить. С тем, что он позволяет себе проводить время на стороне, она давно смирилась и мудро молчала по этому поводу – он всегда возвращался к ней. И она всегда была уверена в муже. Знала, что только она может дать то, что ему нужно. Но... мужчина? В первую очередь она не ожидала этого именно от Абруцци – в молодости, если верить его матери, он не пропускал ни одной юбки. Но как же тогда... Зачем? Почему?
<…>
Бэгвелл оказался очень странным. Или она имела совершенно неправильное представление о том, каким должен быть педофил, или что-то здесь было не так.
Теодор отлично ладил с детьми, умел играть с ними, заинтересовать их и явно получал удовольствие от общения с Николь и Джонни. Но ни разу, как она ни приглядывалась, Сильвия не могла углядеть того, что можно было бы назвать «нездоровым интересом». Теодор возился с ее детьми, словно они были его собственными, но никогда не засматривался на них, не старался прикоснуться всякий раз, когда представлялась возможность.
Ему даже удалось научить Джонни счету до ста и азам арифметики. И Сильвия, и гувернантка до сих пор терпели поражение за поражением – Джонни понимать математику отказывался наотрез.
Бесполезно было о чем-то спрашивать мужа.
Задавать подобные вопросы Бэгвеллу казалось ей бестактным».

Как-то она подслушала разговор полупьяного Джейка и Тео.
«– Тедди, а сколько детей ты, собственно, убил? <…>
– Скажи-ка... А с чего ты, собственно, взял, что это были дети? – наконец заговорил Теодор.
– Ну... Джонни сказал, что...
– О. А Джонни случайно не упоминал, какого возраста были эти «дети»?
Голос Бэгвелла почти звенел от злой иронии.
– Знаешь, Джейки, меня потрясают люди... Особенно заключенные. Вот так ляпнет кто-то один, что его сокамерник людоед и жрет младенцев на завтрак, и все тут же развесят уши. Люди почему-то с куда большей готовностью верят в худшее. <…>
– Слушай сюда. Я никогда и никому этого не говорил. И ты постарайся тоже об этом забыть. Представь себе, я тоже когда-то был мелким пацаном. Прыщавым, тощим и некрасивым. И сверстники постарались сделать все, чтобы я не смог после школы поступить в колледж. Твоим «младенцам», которых я убил, было по пятнадцать-семнадцать лет, и было их трое, а не пятеро. А теперь катись проспись и дай мне поработать!»

После они с Джоном оставили детей на попечение Джейка, отправившись в супермаркет.
«Черт с ними, постоянными связями на стороне. С кем бы он ни спал, он не оставит ее.
И от этой уверенности испытываемая изначально невольная, какая-то инстинктивная симпатия к Бэгвеллу только возросла и окончательно укрепилась».

Часть 6

Ти собирал свои вещи, когда к нему заглянул Джейк – попросил помочь найти детей. Тот просит после этого отвезти его в аэропорт. Теодор выясняет, что детям запретили идти на пляж – следовательно, они там – решает он.

Они с маньяком бегут на пляж.
«Впереди Бэгвелл, наконец-то достигший пляжа, чертыхнулся и бросился вперед, на ходу срывая с себя рубашку. Из-под босых пяток фонтанчиками брызнул песок. Ужасно далеко, почти на самом краю пирса, маленькая фигурка размахивала руками и, наверное, даже кричала, но визуальный ряд почему-то полностью заслонил аудиальный, и все было – немое кино. Легкий, сухопарый Тедди уже минул Джонни-младшего и бросился с пирса в воду.
Только теперь проклятые ноги оторвались
(показалось – со скрежетом)
от песка, и Джейк рванулся вперед. Добежав до мальчика, он опустился перед ним на корточки.
– Что случилось?
– Мы с Ники хотели посмотреть на дефинов.
– Дефинов? Дельфинов?!
– Да. А она... Ники поскользнулась и упала в воду.
Джонни наконец не выдержал и расплакался. О’Коннели поднял его и прижал к себе.
– Все будет хорошо, парень.
– Это... Это я виноват. Я ее у... уговорил. А теперь она умре-е-ет, и...
Он вновь громко, навзрыд заплакал.
И в этот момент Бэгвелл показался на поверхности.
С Николь.
– К берегу! – выплюнул он, задыхаясь.
И поплыл на боку, удерживая голову девочки над водой…»

Ребенка откачивают, несут в дом.
«Джейк уже ждал на веранде с одеялом в руках. Он помог Теодору раздеть ребенка и укутать в одеяло. А потом алабамец устроился в гостиной с Ники на коленях и дал ей горячую кружку. Девочка никак не могла успокоиться – зубы мелко стучали по керамике.
– Джейк, найти в аптечке слабое успокоительное. Если нет слабого, можно дать четвертинку чего-то еще. Аптечка в кухне. Жена Джона ею пользовалась ночью.
Почему он так упорно не желал называть ее по имени? Ревность для него была практически пустым звуком, но, похоже, все изменилось. А Джейку даже не пришло в голову возмутиться тем, что Ти так спокойно командует им, словно всю жизнь этим и занимался.»

Бэгвелл разговаривает с дочерью Абруцци, пытаясь ее успокоить – та твердит что видела русалку.
«– Она была страшная и красивая.
– Как это?
– Ну, у нее были красивые глаза и очень острые клыки, а губы...
– Убери руки от моей дочери, Бэгвелл! – прогремело вдруг от входа.
Теодор вздрогнул и посмотрел туда. Джон Абруцци, еле заметно дрожа, стоял в дверях. Глаза его сделались абсолютно мертвыми, побелели – те самые страшные глаза из кошмаров Бэгвелла.
– Джон, это глупо. Я...
Абруцци ударил не раздумывая. Стащил не сопротивляющегося Теодора на пол и продолжил бить ногами. Перед глазами поплыла красная, в лохмотьях, пелена гнева. Где-то на краю сознания крики жены сливались с болезненными стонами проклятого извращенца. Сознание словно отгородилось стальной стенкой, за которую не просачивалось ни звука, ни мысли.
Вошедший в гостиную Джейк, отшвырнул пузырек с успокоительным и повис на боссе.
– Джонни, перестань! Прекрати немедленно!!!»

Девочка в это время рассказывает матери, как все было на самом деле. Твердит, что дядя Тедди ее спас.
«Сильвия до крови прикусила губу. Они могли вернуться и обнаружить Ники мертвой. Она верила детям. Они никогда в жизни не врали. А это значит... Если бы не Бэгвелл, Николь бы сейчас...
Она вскочила и бросилась в гостиную.
Джейку с поспевшим Фредом уже удалось немного успокоить разбушевавшегося босса. Ирландец пытался что-то ему втолковать. Заметив жену Абруцци, Джейк кивнул на Бэгвелла, который с трудом поднимался с пола, держась за вновь разбитую голову. И Сильвия заставила себя шагнуть вперед и пойти к нему, как когда-то в детстве заставляла себя идти к искусанному соседской или отцовской собакой уличному псу. И как и один из тех уличных псов, Теодор смотрел на нее исподлобья. И она не знала – попытается он сейчас
(укусить)
оттолкнуть ее, или же
(убежит)
уйдет прочь, понурив голову и поджав хвост.
Он, конечно же, ничего этого не сделал – просто стоял, пошатываясь, и смотрел, как она идет к нему, все еще молодая, красивая женщина с упрямо сдвинутыми бровями. Ему было больно, и она об этом знала. Ушибы, ссадины... Что еще? Джон, когда-то всерьез занимавшийся боксом, мог легко переломать ему все кости. Но этой боли он пока не ощущал, слишком оглушенный чем-то другим. И глаза у него были, как у одного из тех псов. Грустные, понимающие. Больные глаза. Она их помнила. Родители разрешили ей передержать израненную дворнягу ночь. А утром она вывела кудлатого бродягу в холодный зимний двор. И плакала, прося у него прощения. Пес смотрел на нее, опустив голову, вот этим самым взглядом. Возможно, всю свою жизнь он ходил по улицам, мерз по ночам, побирался по помойкам и не знал, что такое нежные ласковые руки, что можно спать и не бояться ничего. А потом ему показали, что все могло бы быть иначе, что есть другая жизнь – совершенно не похожая на его собственную. И забрали, только-только дав распробовать.
Еще шаг... Сколько этих чертовых шагов между ними? Почти пропасть.
Еще...
И Бэгвелл отворачивается и смотрит на Джона. Долго, очень долго, и так пристально, что тот не выдерживает и первым отводит глаза.
– Отвези меня в аэропорт, Большой Джи.»

Он уходит к себе в комнату, дособирывает вещи.
«Наверное, надо было что-то сказать. Но говорить совершенно не хотелось. Даже удалось не посмотреть в сторону Джона, все еще стоявшего у выхода из гостиной.
– Куда направишься потом?
Джейк запустил мотор.
– Не думаю, что стоит облегчать тебе поиск, – ухмыльнулся Ти-Бэг, изнутри трогая языком разбитую губу.
Он закинул в катер рюкзак, оглянулся, словно не решаясь оторвать ногу от пирса, словно все еще ожидая, что кто-то догонит, окликнет.
– Знаешь, я тут подумал...
Теодор вздохнул и шагнул вперед.
– Ты еще и думать умеешь?
Джейк пропустил этот укол мимо ушей.
– Тебе ведь понадобятся деньги...
Он протянул кошелек, не глядя, смущенно отводя глаза. Ужасно боясь, что Ти-Бэг сочтет это подачкой и откажется. Боясь, что именно сейчас Теодор имеет полное право навешать ему люлей за... много за что. Но в первую очередь – будет смеяться. Над ним. Над его неуклюжей заботой.
Но, конечно, Бэгвелл не стал смеяться. Он хорошо знал, что сейчас чувствует О’Коннели, отлично его понимал, и поэтому взялся за кошелек, вытащил из него деньги, не считая, сунул в карман. Теплая, мягкая кожа грела заледеневшие, несмотря на жару, кончики пальцев, и он ненадолго задержал вещицу в руках, прежде чем положить перед владельцем.
– Кошелек мне не нужен.»

Джейк отвозит его к аэропорту.
«Он решил лететь транзитом в Мэн. Там, в Бангоре, на Дэвис-роуд, жил человек, который мог помочь ему решить по крайней мере финансовые проблемы и задолжал ему еще со школы. Естественно, он не знал об этом. И наверняка не помнил старину Тедди Бэгвелла, которого когда-то в школе загнал на крышу и позвал учителей. Ах, славный мальчик, Ричард Эванс! Он всегда так хорошо учился, ходил в такой чистенькой одежде и стригся у лучшего парикмахера в центре, говорил с подчеркнуто оксфордским акцентом... Ричи мечтал после школы окончить университет и стать знаменитым терапевтом. Они никогда не играли, не сидели на одной скамье. Ричи мечтал лечить людей. А Бэгвелл мечтал просто выжить, и им было тогда не по пути.
Самолет летел над восточным побережьем.
Теодор спал, и ему снилось, что кто-то, чье лицо он не может увидеть, обнимает его. Любит его. Все мы видим во сне не только реальность, но и то, о чем втайне мечтаем...
Когда он спускался по трапу, обнаружилось, что в Мэне все еще зима...

ЭПИЛОГ

У магазинчика в Карибу притормозил крайслеровский джип. Водитель – худощавый мужчина лет тридцати с небольшим на вид – припарковался и вошел в здание. Вернулся он нескоро с груженой доверху тележкой. Остановился у входа, застегивая легкую весеннюю куртку. Взгляд его упал на коробку, оставленную рядом с витриной. Надпись на ней показалась ему издевательской. В самом деле, ну что за дурацкая формулировка: FREE PUPPIES[26]?
Он заглянул туда. В коробке остался только один щенок, который явно сидел там уже долго. Мужчина присел на корточки, подцепил животное пальцем под нижнюю челюсть, заглянул в невинные щенячьи глаза.
– А тебя забыли, малыш?
Маленький ретривер звонко тявкнул и принюхался. От мужчины пахло машинным маслом, озером и – едой! Малыш, может, и рад был бы сделать важный, неприступный вид, как многие взрослые псы, но хвостик его, которому в данный момент приказывал желудок, уже нерешительно шевельнулся.
– Поехали со мной. Мой друг Ричи Эванс подарил мне большой дом, и одному в нем тоскливо.
Теодор поднял щенка и устроил его за пазухой.
– Заедем к Карсону. Говорят, он отлично знает, что делают с такими малышами как ты...
Ретривер засопел, согреваясь.
– Я назову тебя Кастором[27], пожалуй... Станешь настоящей грозой Орлиного озера.
Кастор согласно чихнул.
Он чувствовал, что его еще ждут великие свершения...»

КОНЕЦ!!!
Если вы это осилили - поздравляю))я правда постаралась максимально сжать текст...

Ти-Бэг мало чего боялся в жизни. И одним из его страхов – была боязнь высоты. Поэтому теперь, сидя возле прохода в эконом классе он панически боялся даже шевельнуться, не то что посмотреть в круглое окно. Разум понимал, что ничего страшного в самолетах нет, что катастрофы случаются раз на миллион, но тем не менее сердце переместилось в пятки и упрямо отказывалось вернуться на законное место в груди.

Спереди какая-то женщина ласковым тоном уговаривала плачущего малыша успокоиться. Он тоже боялся летать. Но, в отличие от алабамца, ему было кому пожаловаться и кого донимать.

Ты как ребенок, Бэгвелл. Глупый, запутавшийся ребенок. И какого хрена тебя дернуло опять предстать во всей красе перед итальяшкой?

В глубине души мужчина даже сочувствовал Джону. Когда его роман с Холландер окончился по нелепейшей

(правильной)

причине, он тайно желал ей чего-нибудь плохого. Но это желание быстро прошло, и осталось только горечь утраты и сожаление. Сожаление, что они так мало времени были в одной шкуре, рядом, наслаждаясь друг другом. Он тоже потерял любимую женщину. Она, правда, не умерла по настоящему, но для него-то она умерла.

Триста шестьдесят с чем-то там дней они были с ней вместе. Мужчина даже купил кольцо, мечтая сделать предложение и обвенчаться в местной церквушке. Но… Кольцо осталось, мечты остались, чувство осталось… С его стороны. Он бы многое отдал за еще один презрительный плевок в свою сторону. Потому что так могла поступить только женщина, которой он не безразличен. Мечты мечтами, а летел он совсем не в направлении Трибьюна.

Сердце переместилось в пятки…

Собственно, максимум, что Джон мог сделать – это застрелить его из своего любимого кольта или затрахать до полусмерти. Жить Ти-Бэгу было погано, а секса (пусть даже пассивного) он не боялся. Скорее, даже находил определенную изюминку. Кому как, конечно же. За период путешествия в гробах через штаты, он достаточно хорошо изучил характер итальянца, но полагаться в такой ситуации на свою уверенность…

Как писал в свое время его тезка Драйзер, для человека, который никогда не путешествовал, всякое новое место, отличающееся от родного края, выглядит очень заманчиво. Еще он говорил, что-то о том, что путешествия приносят нам больше всего радости и утешения…
Алабамец сейчас испытывал очень противоречивые чувства, но ни радости, ни тем более утешения от своего порывистого поступка он не получал.

Жесткие светлые глаза…

Все-таки Теодор был оптимистом. И подобная авантюра как раз в его стиле: нечто непредвиденное и глупое. В этом – история всей его жизни… Безумства, необдуманные действия, расплата за них…

А неспокойный малыш продолжал третировать молодую мать как ни в чем не бывало. Ему пока все можно: и рыдать без видимых на то причин, и биться в истерике, и смеяться через пять минут после очередного концерта. И это нормально в его возрасте – подчиняться своим желаниям. После этот мальчик уже не сможет позволить себе эту неслыханную роскошь – быть тем, кем хочешь. Придется быть тем, кем можешь или должен быть.

Живот уже разбух от неимоверного количества минеральной воды. Он где-то прочитал, что если пить маленькими глотками, то это должно помочь успокоить нервы и сосредоточиться. Да нихрена подобного!!!! В голову лезли мрачные мысли по поводу его приезда на виллу итальянца. Теперь, после смерти Сильвии, ничто уже не сдержит порывистый нрав Джона. Ни Джейк, ни Френк, ни дети. Через два часа он будет весь во власти молчаливого макаронника с разбитым сердцем.

А разве твое сердце не разбито, Тедди? Холландер постаралась разбросать его осколки по миру, как сказочная Снежная Королева. Ему казалось, что он оправился от этой раны, но новое препятствие марки Абруцци встало на твоем и без того поганом жизненном пути.

Парень, сидящий рядом, вдруг тихо чихнул, смешно дернув при этом головой.
-Будь здоров! – почему-то при полетах алабамец испытывал жгучее желание поговорить, чтобы забыть хоть на минуту о своем страхе.

-Спасибо, сэр. – на потрескавшихся губах показалась улыбка. – Я жутко боюсь высоты. – доверительно сообщил он мужчине.

Еще один «храбрец». Довольно миловидный… Совсем мальчишка. Наверное, даже восемнадцати нет.

-Во Флориду учиться едешь? – бесполезный разговор, светская беседа – ничего лишнего.

-Нет, к другу лечу на недельку. Уволился с работы, решил устроить себе кратковременный отпуск.

Теодор тоже рано начал зарабатывать на жизнь. Правда, заработок его нельзя было назвать честным и стабильным, но на пропитание вполне хватало. И он также отделывался общими фразами от незнакомых людей.

-Я тоже лечу к другу. Но насколько – не могу сказать. Может, навсегда останусь в этом благословенном штате.

Самое странное, что теперь даже не приходилось врать, чтобы продолжить разговор. Он мог и не вернуться в свой отремонтированный домик. Песчаный пляж вполне может стать его могилой…

-Я работал художником в одном из рекламных агентств Бирмингема. Ну, скорее мальчиком на побегушках. Мне надоело, захотелось перемен. Надеюсь, что найду себе место по душе.

Беспечность не продлится долго…

У этого малыша еще есть планы на жизнь, амбиции. Это пройдет. Хм, еще и творческая натура. Интересно… Сам Бэгвелл рисовать умел, можно даже сказать любил. Но гораздо проще заменить рисунок фотографией – и быстрее, и практичнее. Даже сейчас в его сумке была старая заезженная «мыльница» с запасной катушкой пленки. И пара фотокарточек с детскими улыбками Зака и Грейси…

-Хочу попасть на выставку штата. И победить! Тогда от предложений отбоя не будет… Хотите сэндвич?

Мысли у парнишки прыгали с одного на другое. Волнуется почему-то. Только вопрос – почему? Скорее всего из-за боязни летать. А может…Теодор внимательно вгляделся в лицо попутчика. Глаза были очень живые, игристые, как окрестил бы их Бэгвелл-старший. И все того же знакомого водянистого оттенка.

-Не откажусь. Со вчерашнего рта – ни крошки во рту.

Уписывая бутерброды за обе щеки, они болтали на такие темы, о которых могут беседовать два незнакомых человека от нечего делать: о погоде, облаках, книгах… Алабамец умел поддерживать разговор, а люди любили слушать его низкий хрипловатый голос, по южному растягивающий гласные.

-К сожалению, ничего не могу тебе предложить.

-Да перестаньте! Это просто сэндвичи. Вы и так меня развлекаете довольно занимательными историями. У вас есть дети?

Дети? Слава господу потомков у него быть не может – последствие соединения родственных половых клеток его родителей. Такие как он цветов жизни не заслужили. Да и какая женщина согласится создать с ним семью? Нет уж, спасибо. Остаток своих дней он проведет холостяком.

-Нет, я один как перст! Есть пес, Кастор. Сейчас он, бедняга, мучается в грузовом отсеке…

-Животных любите? А я не в ладах с ними. Максимум – это рыбки. Но они такие глупые…

Парень достал из кармана вибрирующий мобильник и отключил сигнал, слегка поморщившись. На его красивое лицо легла тень раздражения, обозначив складочку между бровей. Вздохнув, он повернулся к Бэгвеллу:

-Похоже, мой друг не сможет встретить меня в аэропорту. Придется добираться самому. Не подкинете меня до ближайшего мотеля?

-Боюсь, что меня тоже никто не ожидает. Так что мы в одинаковом положении, boy.

-Вот черт!!! Не ожидал такой подставы. У меня и деньжат то не ахти… Ладно, Луис Кеттер и не из таких передряг выбирался…

Позитивный малек, ничего не скажешь! Эх, юность-юность… А имя у него красивое, поди есть французские корни. Алабамец почему-то вспомнил короля-солнце Луи XIV. Буквально на днях перечитывал историю Европы, и тайно восхищался политическими достижениями воспитанника Мазарини. [4]

-Можно автостопом. Миролюбивых водителей-дальнобойщиков в нашей стране пока хватает.

-Я тоже об этом подумал. Наши мысли совпадают, Тед.

Действительно… Стоп, Тед??? Мужчина не успел представиться, и теперь уже его попутчик не казался таким уж приятным. Два года назад его морда была известна половине страны – спасибо AMW[5]. Нашел бля, Бэгвелл, чему удивляться.

-По-моему, я еще не успел представиться, мальчик. – главное – сохранять спокойный тон.

-Разве? Ну что ж, значит я догадливый.

Вот поганец! И виду не подает, что рядом с ним сидит один из самых разыскиваемых людей из Фокс Риверской «восьмерки». Улыбается… Так и подмывает затащить наглеца в туалет и отодрать по полной… Fuck, да его в аэропорту поди поджидает несколько машин с ФБР-овцами. Что ж… Мужчина уже и так не надеялся на положительный финал своей поездки во Флориду, а теперь…

-Да не переживайте вы так… - Луис мечтательно закрыл глаза, бросив тень пушистых ресниц на впалые щеки. – Не у вас одного в этом салоне проблемы с властями…

Алабамец чуть не подавился остатками сэндвича. Занимательная встреча, твою мать. Но хоть убей, он никогда не встречал этого Кеттера и даже не слышал о нем. Собственно, телевизора в его доме не было, и новости он не смотрел уже давным-давно…

-Давайте просто мирно посидим до конца полета, а после разойдемся по своим друзьям. Ок, месье Бэгвелл?

Французские корни…

И легко узнаваемое «р»… Чудесно, просто чудесно… Он как магнит притягивает к себе различных темных личностей с сомнительной репутаций. Это его, бэгвелловское, кредо. Постоянно впутываться в истории, не заслуживающие внимания адекватного человека. Запоздало в голове мелькнуло, что в бутерброде могло быть снотворное или что похуже. Сразу же противно засосало под ложечкой и появилось желание сбежать в туалет – прочистить желудок.

Ти-Бэг подозрительно посмотрел на паренька – тот выглядел абсолютно здоровым и…неопасным, что ли. Ну, не походил этот худощавый подросток на преступника-злодея. Скорее на типичного школьного отличника. Только очков на пол-лица не хватает. И огромного портфеля подмышкой.

-Считаете, что я не похож на заядлого бандита?

Насмешливая нотка в голосе напоминало собственные интонации. Хм, а он удивительно неприятен со стороны. Как же он бесил Джона своими сарказмами… Джон. Снова мысли вернулись в 192 сантиметровому жестокому мафиози. Это как навязчивая идея – подступающее безумие по имени Джон Абруцци. Трехдневная щетина, колючий взгляд и огромный запас плавно истекающего терпения… Лучше не попадаться ему под горячую руку. Это Теодор узнал на собственной шкуре.

-Стремление поболтать пропало? Я вас не виню. Наверняка вы сейчас заняты более занимательными мыслями.

Ага, занят… очень приятными… Флорида-встреча-смерть/двадцати двух сантиметровый член в заднице – и это еще наиблагоприятнейшее завершение путешествия. А на что он собственно надеется?

Объявили посадку и вежливо попросили пристегнуть ремни. Да, за вежливость он тоже заплатил.
По полной. И за минеральную воду, которая противно булькала в желудке. Вот сейчас он сойдет по трапу, поймает машину с разговорчивым немытым водителем, проедет пору сотен миль и…

продолжение следует...

[4] Кардинал Мазари́ни - политический деятель и первый министр Франции (с 1642 года). Заступил на пост после смерти кардинала Ришелье. Был так называемым воспитателем Людовика XIV .Был номинальным королем даже после совершеннолетия Людовика.

Не так то просто оказалось поймать попутку – и теперь на своих двоих по шоссе. Вытряхнув последние капли из бутылки на морду своего ретривера, Бэгвелл сощурил усталые глаза, посмотрев на светило. Было уже за полдень, а перспектива встретить хоть одну машину до вечера уже не казалась такой правдоподобной.

И не смотря на все это Ти-Бэгу было хорошо. Он ни от кого сейчас не зависел, никому не был должным, просто вышагивал себе по трассе без дополнительных запасов воды, просто надеялся на удачу. Эта надежда подкрепляла алабамца все эти годы. А как иначе? Где-то в глубине души он был пожалуй даже позитивно настроен, верил в счастье, которое в будущем обязательно почувствует.

Вдруг мужчина вспомнил Красавчика и его фразу, зацепившую тогда – «просто немного веры».
Вот что сейчас ему было необходимо – хоть капелька веры в то, что приезд во Флориду будет не напрасен. А вообще-то, что ему терять?

Сзади раздалось пыхтение машины. Обернувшись, Теодор увидел небольшой пыльный грузовичок, приближающийся к ним. Водитель остановил свою колымагу:

-Тебе куда?

-В Сент-Питерсберг. Точнее, близ него – в залив Тампа.

-И тебе? – поразился шофер, вытащив косяк из-за уха. – Залазь в кузов, там уже один такой есть.

Бэгвелл подошел к заднику грузовика, морщась от выхлопных газов. Такую рухлядь уже нельзя выпускать на дорогу, тем более грузы на ней перевозить. Это прямо аморально!

Подсадив Кастора, он залез в кузов сам. Там и правда уже был человек, причем человек алабамцу знакомый. Луис Кеттер мирно спал в углу, подложив под голову свернутую ветровку, среди коробок с этикетками на испанском. Консервы, - решил мужчина.

Парень по-детски свернулся в клубок, обняв свою сумку. Ему не было дела до жгучего солнца, запаха бензина, грохота автомобиля. Полет на самолете вымотал не только бывшего каторжника.

Теперь все по-настоящему напоминало эдакое приключение – без лишних вещей и привязанностей. В лицо дул теплый ветер, ноги приятно гудели от долгой ходьбы, а глаза слипались от пережитых волнений – физических и духовных.

Пес тоже счел нужным отдохнуть и свернулся возле ног хозяина. Он точно был всем доволен – его любили, не бросили дома, все это путешествие казалось ретриверу просто большой прогулкой.
Засыпая, Ти вдруг вспомнил, что Джон ненавидит собак…

***
Первое, что увидел алабамец открыв глаза – было напряженное лицо Кеттера в десяти сантиметрах от его, бэгвелловского лица. По старой тюремной привычке он молниеносным движением вцепился в горло парня. Тот поднял обе руки вверх, показывая свою «неопасность».

-Что ты делаешь?

-А ты что здесь делаешь, Тедди?

Этот малыш совсем не боялся одного из жесточайших маньяков страны, что неприятно удивляло. Знающие его прошлое люди обычно как минимум старались избегать общества Ти. Но французика это похоже не волновало.

-Отпусти меня, ведь больно.

Мужчина разжал руки и тяжело вздохнул. Ой как все это настораживало! Чувство опасности у него было развито, как у животных. И оно никогда не подводило.

Да что же он такого сделал, что бежит из Бирмингема? И почему выглядит таким спокойным? И, черт возьми, он что, преследует меня?

-Похоже мы едем в одну сторону. Здорово, не правда ли?

Не правда. Загадки такого рода пугали, заставляли чувствовать себя в ловушке. Тео ведь ничего не знал об этом Луи. А тот похоже хорошо о нем осведомлен.

Кастор доедал очередной сэндвич, любезно предложенный ему добрым попутчиком. Пес ни минуту не сомневался в его порядочности – плохой человек задарма кормить не будет.

Близился вечер. Очевидно алабамец проспал часа три, а жара все не спадала. Парень даже расстегнул свою темную рубашку, намокшую от пота. Его кожа была такой тонкой и светлой, что
Теодор начался сомневаться, что Кеттер долгое время прожил в Алабаме. Жить там и не покрыться темным оливковым загаром – практически нереально.

Порывшись в сумке, Ти-Бэг вытащил пачку Camel’а и безуспешно пытался закурить. После нескольких неудачных попыток он выбросил пластмассовую коробочку на дорогу. Луи заметил это и протянул ему свою. Блестящую, дорогую зажигалку, в вензелях и каких-то французских надписях. Либо украл, либо чей-то «скромный» подарок, решил он.

Зависимости от табака у Теодора не было, просто иногда чертовски хотелось почувствовать на языке этот полузабытый вкус. Говорят, что сигареты отбивают тягу к многому: к еде, к алкоголю, даже сексу. С ним это не работало. Ничего из списка. Желание не пропадало.

Весь этот год Ти более-менее старался усмирять свои инстинкты, как-то обходился сам, но когда становилось совсем невмоготу – ходил в местный подпольный бордель. Там одна вертлявая шлюшка, Соня – любительница париков и хрустящих купюр. Она-то и была единственной утехой в скучные бирмингемские вечера.

-Зря ты куришь, Тед. Вредно это. Да и в твоем возрасте уже следует задумываться о здоровье. – Кеттер видимо не мог долго сидеть молча. Сейчас вот он вынимал наушники, плейер разрядился на самой любимой песне.

-Малыш, во-первых: я не испытываю желания вести с тобой беседы, поэтому – заткнись. Во-вторых, я делаю то, что мне хочется. В-третьих, я не такой уж и древний.

-Во всяком случае – не вежливый. Ты так любишь одиночество?

-Заткнись, - он что, такого простого слова не понимает?!

Парень пожал плечами и стал тихо следить за дорогой. Иногда им навстречу попадались машины: такие же дребезжащие грузовички, большие трейлеры с толстопузыми дальнобойщиками, небольшие легковые автомобили, набитые детьми и их смертельно уставшими родителями. Обычная трасса, обычные встречи. Необычный

(загадочный)

попутчик с хмурым лицом и общительной собакой, которая ко всему прочему оказалась очень прожорливым созданием.

Алабамец украдкой разглядывал юношу, будто неслучайно посланного ему судьбой. Худенький, небольшого роста – он едва доставал Ти до глаз. Светлая челка, тронутая обесцвечиванием, большие светлые глаза – ему бы на обложку подросткового журнала. Художник. Поди такой же самонадеянный, как все представители этой профессии.

Интересно, что их маршруты удивительным образом совпали. Он не знал, куда конкретно едет Луи, ему не нравилось его нахальство и болтливый рот. Очень сексуальный рот, с нежными розовыми губами…

-Куда ты едешь?

-Тед, ты приказал мне заткнуться, забыл? Уже стареешь…Как это грустно.

Оставалось только ухмыльнуться, глядя на себя в миниатюре. Вот почему Кеттер ему не нравился – уж больно походил на молодого Теодора, такой же скользкий тип. И тем не менее было в нем что-то такое, что притягивало. Юный магнитный француз. Какая прелесть…

-Так куда ты едешь?

-В Сарасоту, к другу. Я же говорил. Да какое тебе дело?

А действительно, что ему до этого Луиса? Пусть едет себе молча. Теперь тебя на разговоры потянуло. Совсем отвык от мира и других людей. Так нет, надо лезть с беседами к человеку, который знает твое настоящее имя и подноготную.

-Ладно, Тед, извини. Просто я устал уже, да и ситуация у меня не из приятных. Ты поговорить хотел?

-Да не особо, просто ехать молча всю дорогу – как-то не по-человечески. Кстати, откуда ты знаешь мое имя? В самолете так и не ответил.

-Было время, когда я смотрел телевизор. Удивительно, что теперь тебя не узнают на улицах. – парень устало потянулся, сильно выгибая спину. У алабамца от этого обычного движения почему-то пробежали мурашки возбуждения по спине.

-Уже больше двух лет прошло, малыш. Сейчас достаточно сенсаций и без меня.

-Скажи, - вдруг Кеттер с оживлением повернулся к нему, - а эта женщина, Холландер, она и вправду сдала тебя копам?

-Затронул за больное. Да, это так. – что за нелепейшие тема для абсолютно незнакомых людей?

-Ты ее любил? – глаза загорелись, весь напрягся. С чего такой интерес?

-Это личное, мальчик. Я ведь не спрашиваю тебя, какие позы ты предпочитаешь в сексе.

-Значит, Джим был прав. Бэгвеллы-таки способны любить кого-то кроме себя. А насчет поз – ну, это не такой уж и секрет. Хочешь поговорить об этом?

Это уже ни в какие ворота не лезет! Джим – его кузен, расстрелянный идиотами Абруцци, во время его пребывания в Фокс Ривер. Перед глазами так и стояло виноватое лицо Поупа, сообщившего траурную новость. Никто кроме него, Теодора, не посещал их могилы. Никто не замаливал грехи, не приносил четное количество цветов на годовщину…

-Все довольно просто: он был на прицеле у копов. Мой старший брат, Рене, вел допрос после твоего ареста. Ведь Джимми был твоим единственным родственником. Его убили, кстати. Как раз перед вашим побегом.

-Я в курсе. И моего племянника к тому же.

Парень смотрел даже

(заинтересованно)

сочувственно. И именно такое выражение бесило его больше всего. Как будто ему нужна чья-то жалость. Тем более какого-то сопливого мальчишки! Сексуального сопливого маличишки…

Бэгвелл тряхнул головой, прогоняя навязчивые мысли. До Тампы осталось примерно час, а там - уже рукой подать до залива. К закату следующего дня он рассчитывал или пить холодное пиво на обтрепанном абруцциевском диванчике, или надеялся быть умерщвленным каким-нибудь зверским способом. Как предугадать, что сделает Джон с незваным гостем?

-Слуша й, Тед…

-Чего? – алабамец отвлекся от «гаданий», по привычке потрепав голову спящего ретривера.

-А почему тебя хотели судить за дело, которое ты совершил в 77-м году?

Это было последней каплей, последним штрихом в его и без того исчерканном прошлом. Хватит! – решил он. –Хватит терпеть этого чересчур знающего белокурого ангелочка.
Fuck! Он вспоминает такие вещи, о которых сам Бэгвелл старался забыть после…да он всегда стремился запереть в памяти дни своего отрочества, настолько обезобразившие всю его последующую жизнь.

-Слушай, мальчик, может ты закроешь наконец свой слишком болтливый рот?!

-Ну, мы могли бы поговорить об этом…

-Теперь ты еще и психолог? – Теодор уже просто не мог скрывать своего раздражения. Ну какого он поймал именно эту попутку? И если бы не водитель, то он бы наверное задушил маленького мерзавца. Опасаясь смотреть в его глаза, он точно знал, что увидит в них лишь отражение другого, похожего твердого взгляда…

Жесткие светлые глаза…

-Я прочитал несколько книг по психологии, - абсолютно серьезно заявил тот. – Даже думал поступать в Бэму [6], в свое время. Но, не сложилось…

Вот и у него тоже «не сложилось». Точнее выразиться, ему не дали шанса поступить в университет своей мечты, в заведение, которое бы сделало его человеком, а не тем, кем он являлся сейчас. Никем то есть… Из-за дрянной бумажки, под названием диплом, он не мог позволить себе ничего из того, чего хотел. Ни работы, ни дома, ни любимого человека…

И снова молчание на какое-то количество времени. Уйдя в себя, южанин прокручивал отдельные моменты своей жизни – как калейдоскоп. За последний год он много чего передумал, о многом успел пожалеть. Например, о том, что…ни разу не съездил к Сюзанн. У него было довольно много возможностей, но почему-то сейчас совсем не хотелось ее видеть. Слишком дорогую цену мужчина заплатил за те пятьдесят три любовных письма.

Когда у тебя ничего нет в настоящем, то невольно обращаешь все мысли к делам давно минувших дней, грезишь, пытаешься угадать – а что, если бы все сложилось по-другому? И если на душе еще не совсем погано, то эти мысли даже утешают. А если так, что и дышать тяжело – то именно тогда начинают терзать помыслы суицидальной направленности. Сколько раз за свою Теодор хотел просто-напросто перерезать себе вены? Слишком много для одного человека. И не то, чтобы он трусил, не смея превратить их в жизни. Нет, конечно. Ужасаться было не в его правилах. Темное липкое чувство опасности осталось в извращающих объятьях Бэгвелла-старшего.

Тогда почему тебе так хочется спрыгнуть на автостраду и со всех ног броситься домой? Закрыться на все пять замков и никогда не встречаться лицом к лицу с Джоном?

Он тяжело вздохнул, не открывая глаз. От, до странности привычной, жары ломило все тело. Боже, да что я делаю?! Что я делаю?! Впервые такое самокопание, впервые сомнения в собственных решениях. Впервые игра так ватно затягивала его в себя…

Бэгвелл даже не заметил, что они остановились.

-Хей, парень. Мы в заливе! – еле донесся до него голос водителя.

Почувствовав под ногами асфальт, Ти тут же обрел былую уверенность. На плече – сумка, возле ноги – преданный пес.

-До скорого, Тед. Береги себя!

-Тебе того же. Привет другу!

Идя к пристани, алабамец вдруг остро захотел оглянуться и еще раз огладить взглядом тонкую фигурку странного блондина с французским акцентом.
**

Джон угрюмо наблюдал за резвящимися на свежем воздухе детишками. Для них девяносто-чем-то дней – это довольно большой срок. А для него эти три месяца пролетели будто пару дней, хотя постаревшим он себя чувствовал на все десять лет. Этот год подкосил итальянца: и физически, и эмоционально. Дела он вел по прежнему хладнокровно и четко по плану, проводил все свободное время с детьми, читал утренние газеты…Вроде все как всегда.

Только ее нет.

Мужчина не пытался обмануть себя и сделать вид, что не было пятнадцати совместно прожитых лет. Это было бы несправедливо по отношению к ней. Но и терять голову от безутешной утраты он не собирался. Он – важная персона, он чего-то стоит в этой ебанной жизни. Иначе за великим доном Абруцци не гонялось бы половина страны. На его плечах лежит огромная ответственность: за бизнес, за жизни других людей. Поэтому нужно быть стойким. А еще – ради маленьких слабых существ, которые зовут его папой.

Вчера Джейк с беспокойством заметил, что ему пожалуй стоит обновить гардероб – одежда висела на когда-то плотном теле мешком. Часто Джон забывал, что нужно пообедать. Спасибо ребятам – они то уж точно не дадут боссу помереть с голоду. Только сегодня утром старина Джейк подал на стол отменный омлет с помидорами, который смутно напомнил ему что-то… Что-то такое неприятное, противное до обильного слюноотделения…

Вечно воспаленные глаза…

Вертлявую походку, эгоистические замашки и до ужаса подвижный

(умелый)

язык чертового алабамца. Снова эти навязчивые мысли, от которых он не может отделаться уже более двух лет. Это как болезнь, как одержимость – как будто какая-то сказочная ведьма приворожила его своей злой прихотью.

Нет, Джонни, неправильно это. Тебя совсем недавно покинула любимая женщина, а ты позволяешь себе… да ничего он себе не позволял! Просто накатили воспоминания, вот и все. Ничего лишнего. Просто давно не трахался. Гормоны, биология… не вырабатываются у тебя гормоны счастья. Потому что счастья-то и не видать.

Итальянец засунул проверенные документы в папку и закрыл уставшие глаза, представляя Сильвию в белом платье – день их свадьбы. Она так трогательно нервничала, не давая ему зайти в комнату, опасаясь дурной приметы – видеть невесту до акта свадьбы. Воспоминание постепенно перешло в сон, обрывистый, неспокойный. Силь также виновато улыбалась, теребя в руках скромный свадебный букет. Словно не решаясь бросить его в стадо подружек, закончив на этом ритуал. Но букет тем не менее взлетает вверх, красиво описав в воздухе белую дугу. И прилетает прямиком в смуглые нервные руки… растерявшегося алабамца. Джон не менее озадачен присутствием здесь субтильного нациста, но сон постепенно рассеивается, а на нечетком уже экране сознания остаются только вечно воспаленные глаза с выражением крайнего недоумения…

-Тедди!!! – его пробудил вскрик Джона-младшего. – Тедди приехал!

Разомнув веки, он увидел маленькую фигурку сына, бегущую навстречу…блядкому алабамскому выродку. И хоть Джон знал, что в отъезде Бэгвелла была его вина, но видеть своего ребенка возле человека с репутацией педофила… Сразу вспоминались события годичной давности. Да и сам факт приезда Его сюда заставил итальянца подскочить с лежака и направиться к незваному

(неприятному)

гостю. А Ти, увидев высокую тень голубоглазого мафиози, нервно сглотнул слюну и попытался улыбнуться радовавшемуся ребенку, трепавшему загривок Кастору.

-Привет, малыш.

-Вы с папой помирились? А помнишь русалку? Так вот, я их еще видел и…

Ребенок так беспечно радовался взрослому другу, что не заметил за собой тяжелую поступь отнюдь не такого же счастливого отца.

-Джонни, иди в дом, сынок. Папе нужно поговорить с дядей Тео.

Мальчик хотел было возразить, но подняв взгляд на нахмуренные брови единственного кровного родственника, направился в сторону дома, с сожалением оглядываясь на немых до поры до времени мужчин.

Теодор сейчас жутко завидовал ребенку. Ему бы хотелось провалиться сквозь все тонны песка хоть к люциферу в гости, хоть к Аиду на званный ужин. Но это было невозможно. И пришлось встретиться с жесткими светлыми глазами, такими страшными в этой сухой пустынности пляжа.
Молчание. Они просто рассматривают друг друга, дивясь изменам во внешности заклятого

(притягательного)

антипода. И обоим не хотелось нарушать эту тишь ради глупых вопросов и нелепых обвинений.
Но ничто не длится вечно.

-Какого хрена ты здесь делаешь? И какого хрена здесь делает эта псина?

В голосе Джона не было понятной агрессии, неприятия. Вопрос был задан тоном смертельно уставшего человека, уже немолодого, но и не готового к смерти.

А алабамец не знал ответа. Поэтому он тоже задал вопрос:

-Как ты, Джонни?

И съежился, ожидая тяжелого абруцциевского удара по незащищенным частям тела. Но его не последовало. Ти решился приоткрыть один коньячный глаз. И чуть не подавился собственным языком от увиденного: мафиози улыбался ему в лицо. Правда, искренне улыбался белой сицилийской улыбкой крестного отца из одноименного фильма.

Невольно узкий рот Бэгвелла расплылся в ответной ухмылочке. Просто улыбаться он не умел. Барьер трехсот шестидесяти с чем-то дней был разрушен простым движением лицевых мышц.
Это было так просто – глупо улыбаться после года разлуки.

-Тебе Джейк звонил?

-Он рассказал? И где теперь его могилка?

Теодор остался прежним: язвил, подшучивал, ухмылялся… И Джон по-прежнему поражался его манере вовремя находить нужные слова, такие, чтобы звучали на редкость прилично, но подтекст несли – ядовитый.

Солнце малиново отражалось в полупрозрачной воде, ослепляя кровяным оттенком блик. Песок под ногами тоже казался ярким, будто спелый апельсин на упаковке с соком. День подходил к концу. Fuck, лучший день за последний год. Для обоих.

-Как дети?

Интересно, и долго они так будут беседовать? Маньяк проголодался дальше некуда, а после «сэндвичей» Луиса в животе осталась только изжога, смутно напоминающая, что он когда-то ел.
Да и сознание, измученное перелетом, неудержимо впадало в спячку. Алабамец в данный момент мечтал только о мягкой подушке…

-Они почти забыли ее. Что для них три месяца…

Да, Джону было больно. Несмотря на стойкость и нежелание показывать истинные чувства, ему было мучительно больно осознавать, что его спутницы нет рядом. Ти ощущал это каждой клеткой утомленного тела. Ребята были правы – чикаговец сдал позиции. Того и гляди впадет в долговременную депрессию и допустит ошибку. А при его «профессии» ничего подобного допускать нельзя. Фокс Ривер был тому примером.

-Знаешь, Джонни… Дети острее переживают подобные…потери. И даже если они не ревут целыми днями по мамочке, то это не значит, что боль на них не давит. И, чем заниматься постоянным самоутешением, лучше бы занялся ребятишками. Ах, да – и побрился б что ли…

Проговорив это, алабамец поднял с земли рюкзак, свистнул собаке и поплелся к дому, смутно понимая, что мафиози в легком шоке от его речи. Ничего, пусть встряхнется. Полезно даже.

продолжение следует...

[6] Bama – прозвище Алабамского университета. Находится в ведении властей штата. Находится в г. Юниверсити, шт. Алабама. Филиалы в городах Таскалуса, Бирмингем (крупный медицинский центр — около 9 тыс. сотрудников), Хантсвилл. Университет долго был цитаделью Старого Юга. Основан в 1831. Самый большой музей естественной истории на Юге, в Таскалусе. Библиотека (в Таскалусе) насчитывает 1,2 млн. томов. Около 30 тыс. студентов.

ПРодолжаю читать .

В общем - полное вау! У меня чувство, что я читаю перевод какого-нибудь известного американского писателя .

правда, я какая-то неправильная фанатка на форуме - не умею заливать фотографии и т.п.

Еще раз спасибо за раздел!!!